В 1998 г. на городище Кува (развалины Кубы, согласно письменным источникам, – второго по величине и значению города средневековой Ферганы) в слоях конца Х – ХII вв. найдено сразу шесть бронзовых усмадонов. Такое количество их еще не встречалось ни на одном из известных нам средневековых памятников Центральной Азии. Одно из изделий сохранилось полностью, что позволяет реконструировать форму и остальных поврежденных сосудов, хотя все они различаются в деталях.
Целый усмадон был отлит в специальной формочке. Затем поверхность его тщательно обрабатывалась и инкрустировалась, для чего были использованы углубления на боковых выступах. К сожалению, материал, использовавшийся для инкрустации, не сохранился. Тем не менее оригинальное оформление сосуда в виде летящей птицы с соответствующими атрибутами позволяет говорить не только о незаурядности мастера-торевта и красивом бытовом предмете, но и о своеобразном произведении искусства. Не случайно прямых аналогий мы так и не нашли.
Бронзовые усмадоны получают широкое распространение начиная с раннего средневековья, точнее, со второй половины VIII в. К концу VIII в. вырабатывается определенный тип сосудов, состоящий из устойчивой триады: округлого резервуара, вытянутого носика с желобком и фигурной ручкой. Уже в это время на некоторых сосудах с боков резервуара появляются выступы – “крылышки”. Изделия известны почти во всех основных исторических провинциях Средней Азии и прилегающих к ним территориях: в Хорезме (городище Якка-Парсан), Согде (городища Варахша, Афрасиаб и Пенджикент),Тохаристане (Аджинатепа, Ширкент, возможно, городище Будрач), Гиссаре (Чулитепа), Яване (Калаи-Чирокчи), Чаче (Актепа Юнусабадское, городище Канка), Фергане (Ашт, городище Кува), в Сарае-Берке, а также в Хотане, Иране и др.
Назначение сосудов до сих пор вызывает споры. Большинство исследователей предпочитает называть их просто туалетными сосудиками, предполагая, видимо, их универсальное назначение в “косметическом” обиходе женщин Востока. Предположение А.Беленицкого о том, что они являлись “льячками для розлива расплавленного металла в мастерской ювелира-литейщика”, так и не нашло поддержки. С.Кабанов считал, что сосуды использовались для приготовления “косметических растворов”. По мнению В.Распоповой, они служили и для аптекарских нужд. Поскольку эти сосудики напоминали широко распространенные керамические и металлические чираги, А.Стейн называл их лампами. Некоторые ученые называют их сурьмадонами. Однако согласно этнографическим данным, их следует называть именно усмадонами, как это достаточно убедительно показал Б.Литвинский, а затем и Д.Мирзаахмедов. В Самарканде, например, их до сих пор называют “усмаджушак”.
Усма является одним из древнейших восточных косметических средств. Ей придавалось и ритуальное значение. Это культурное растение специально выращивалось в садах, использовалось “живьем”, а также заготавливалось на зиму. Летом растение слегка подвяливали на солнце, а затем выдавливали сок и использовали для “наведения бровей”. Для этого могла использоваться любая влагонепроницаемая посуда, чаще всего обратная сторона днищ фарфоровых пиал или коса. Усмадоны же были необходимы в холодное время года, так как заготовленные листья усмы нужно было сначала увлажнить, а затем подогреть на огне. Форма усмадонов идеально подходила для этих целей. Следует обратить внимание на замечание В.Распоповой, что все найденные раннесредневековые усмадоны даже на одном памятнике практически не повторяют друг друга, то есть они делались на заказ и потому высоко ценились. Думается, что замечание справедливо и для изделий последующих эпох.
Что касается усмадона, найденного на городище Кува, то мастер явно запечатлел в нем образ летящей птицы, ручка его – в виде пышного хвоста, оперение которого оторочено семью уступами. По три аналогичных уступа имеются и на крыльях. “Глаза” показаны двумя выступами с углублениями – “глазницами” в месте перехода резервуара к клюву – сливу. Наиболее близок к этому сосуду усмадон с Аджинатепа, который, видимо, также следует датировать караханидским временем.
Усмадоны с городища Кува относятся к так называемому хорасанскому типу, в которых также запечатлен образ птицы. Наиболее реалистично и ярко, пожалуй, он отражен в одном из усмадонов Ирана, датируемых X – XI вв. На нем показаны уже “настоящие” крылья и хвостовое оперение. Правда, мастер сделал все наоборот: слив – желобок оформил в виде хвоста, ручку – в виде головы.
Достаточно сильная стилизация на усмадоне из Кувы не позволяет уверенно распознать, какую именно птицу попытался изобразить мастер. Заманчиво было бы видеть в ней (что, с нашей точки зрения, наиболее вероятно) прототип аиста – вестника весны и символ мудрости, птицы, издревле почитавшейся народами Востока.
Отметим, что “крылышки”, а также изображение птиц на ручках в то время помещались и на бронзовых светильниках – чирагах. “Крылышки” и стилизованные изображения птиц имеются, например, на чирагах из городищ Калаи Кахкаха, Культепа (Уструшана), Будрач (Чаганиан). Фигурки птиц венчают ручки целой группы среднеазиатских бронзовых светильников XI – XII вв. из Эрмитажа, на которых, однако, птицы легко узнаются: голубь, петух, сокол.
Известно, что в изобразительном искусстве Средней Азии пернатые наделялись сакральными свойствами. Но уже к XI – XII вв. изображения птиц теряют видовое различие и превращаются в собирательный образ – “птицу счастья”. У народов Средней Азии и Ирана до сих пор птицы относятся к добрым приметам: появление птицы во сне предвещает богатство и почести. Птицы и их символы украшают женские ювелирные изделия, налобные и височные подвески, амулеты, головные уборы и т.д.
Таким образом, изготавливая такие специфические приборы, как усмадоны, мастера, видимо, не случайно придавали им образ птицы, желая тем самым прекрасной половине человечества удачи и счастливого полета в предстоящей жизни.
Автор: Бакиджан Матбабаев
Алексей Грицина