Весной 2001 г. на городище Кампыртепа, расположенном в 20 км к западу от Термеза, Тохаристанской археологической экспедицией были найдены два металлических изделия – целая плоская бронзовая чаша с ручкой в виде головки льва и изображением вакхического персонажа в ее нижней части, а также оддон курильницы, изготовленной в комбинированной технике – деревянная основа, обложенная листовой бронзой с типично эллинистическим орнаментом в виде полосы пальметт.
Обнаружение металлических изделий в слое, датирующемся концом первой половины II в. н.э. уже само по себе исключительное явление. Чаша – это единственный образец торевтики данного времени, обнаруженный на территории юга Узбекистана, и единственный сосуд подобного типа на территории Бактрии. Более того, декоративное оформление чаши, которой и посвящена данная статья, в виде фигурки льва, совмещенное с изображением вакхического божества, придает этим находкам и важное художественно-семантическое значение. Интересно рассмотреть эти изделия и в контексте формирования школ торевтики Центральной Азии античного и раннесредневекового времени.
Генезис ремесленной традиции. Наиболее близкие аналоги фигурному изображению льва встречаются в торевтике и керамике Средней Азии еще за несколько столетий. Достаточно вспомнить массовые по характеру керамические кувшины, обнаруженные на обширной территории Хорезма по лево и правобережью Амударьи на памятниках раннекангюйского времени (IV – III вв. до н.э.). Этой теме была посвящена специальная статья М.Воробьевой (1, с.40 – 73). Кувшины, покрытые красным ангобом, имели одну ручку, украшенную сверху рельефным изображением головы льва, словно надкусывающего край горловины и заглядывающего внутрь кувшина.
Изображение это очень схоже иконографически со львом на металличесой чаше из Кампыртепа, за исключением того, что на металлической чаше лев надкусывает не край ее, а некий круглый удлиненный брусок. Ближайшая аналогия в торевтике обнаруживается в декоре золотого кувшина из Амударьинского клада, датирующегося V – IV вв. до н.э. Однако форма кампыртепинской чаши – широкая, слегка уплощенная – не встречает аналогий в среднеазиатской торевтике. Более интересным и позволяющим расширить представление об иконографических особенностях и генезисе изделия является еще одно изображение на чаше – лицо вакхообразного существа, переданное в технике литья (чекана) на нижней части ручки с внешней стороны чаши. Таким образом, ручка представлена двумя весьма распространенными в искусстве Древнего Востока изобразительными мотивами. Сочетание их на ручке металлического сосуда не имеет аналогов для этого времени, хотя принцип размещения на металлических ручках серебряных чаш фигурных зооморфных и медальонных антропоморфных изображений встречается в более позднем согдийском серебре. Рассмотрение иконографических особенностей этих мотивов позволяет уточнить атрибуцию и генезис металлических изделий.
Изображение льва, надкусывающего край сосуда, как мы уже говорили выше, было подробно рассмотрено М.Воробьевой в специальной статье (1, с.40 – 73). В своей первой работе автор проводит весьма тщательный семантико-иконографический и технологический анализ многочисленных изображений льва на ручках около 50 керамических кувшинов из Хорезма.
Керамические кувшины с львиноголовыми ручками, по мнению М.Воробьевой, являются подражанием металлическим образцам (1, с.45). С этим утверждением трудно не согласиться. Причем в качестве аналога автор дважды упоминает известный золотой кувшин из Амударьинского клада, датируемый V – IV вв. до н.э. (2, илл.65). Однако под воздействием собственной же гипотезы о связи образа льва на хорезмийских кувшинах с древнеегипетской культурно-религиозной и ремесленной традицией (1, с.51 – 53) М.Воробьева не акцентирует внимания на очевидных параллелях с ахеменидской, а также со среднеазиатской (сакоскифской) ремесленно-художественной традицией. Не отрицая возможной связи хорезмийских образцов львиноголовых ручек с древнеегипетской традицией, все же отметим, что за 1,5 – 2 столетия до времени создания хорезмийских кувшинов с налепами, т.е. в конце VI в. (525 г.), Египет был завоеван ахеменидским правителем Камбизом, а имущество египетского фараона Псамметиха III было конфисковано.
Предметы художественного ремесла с именами фараонов Нехо, Амасиса, Псамметиха III были найдены археологами в персепольской сокровищнице. Камбиз вывез из египетских храмов золото, серебро, слоновую кость и взял в плен ремесленников этой страны, чтобы строить дворцы в Персеполе, Сузах и Мидии (3, с.58). В этот период мастера Египта активно занимались формированием и развитием ахеменидского художественного стиля. По-этому к тому времени, когда египетская традиция могла быть заимствованной в Хорезме, у нее самой не было того потенциала, который мог бы быть воспроизведен без какого-либо посредничества со стороны ахеменидской культурной среды. Версия М.Воробьевой, согласно которой культ древнеегипетской богини Сехмет мог найти отражение в образах льва на хорезмийских кувшинах, при всей привлекательности, выглядит скорее фантастичной, нежели исторически реальной, поскольку никаких доводов, кроме существования неких связей Хорезма и Древнего Египта на примере эпизода о службе одного из хорезмийских солдат в египетском городе Элефантине, упомянутого в письменных источниках, не приводится.
Находки же изделий древне-египетского производства в Средней Азии (статуэтки божеств, бусы) относятся к более позднему – кушанскому времени – и не могут рассматриваться как серьезная аргументация в пользу версии о связи львиноголовых ручек на хорезмийских кувшинах с ремеслом Египта и культом богини Сехмет. Слишком далеким и чуждым был этот образ, в то время как пантеон местных божеств, связанных с образом льва, был понятнее и ближе. Возможно, осознавая некую натянутость этой гипотезы, М.Воробьева в другой, более поздней работе по керамике Хорезма, говоря о львиноголовых ручках, уже не упоминает о своей первоначальной версии (4, с.108 – 109). Более того, вектор приводимых ею аналогий справедливо смещается с запада на восток – теперь это Северная Индия, Горный Алтай и зона скифо-сарматского искусства I тыс. до н.э. (4, с.114).
Исследуя генезис фигурных изображений на керамических изделиях Хорезма, в частности, на весьма распространенных в середине I тыс. до н.э. ритонах с зооморфными протомами, М.Воробьева вынуждена считаться с мнением большинства ученых, относящих их происхождение к одному центру – Иранскому нагорью (1, с.111). Это подтверждают и находки ахеменидских золотых ритонов V в. до н.э. с протомами в виде фигур львов из Хамадана (5, илл.290, 306). Традиция фигурных изображений львов была широко распространена в сакоскифской и ахеменидской торевтике. Об этом свидетельствует серия так называемых сакских, или сакскоусуньских жертвенных алтарей, светильников и котлов из Восточного Казахстана, датирующихся второй половиной I тыс. до н.э. с изображением, как правило, по бортикам литых фигурок обычных и крылатых львов (6, илл.44, 45, 46, 47, 51).
Рассмотренные изделия обычно связываются с зороастрийским культом, что вполне вероятно, принимая во внимание известную роль Средней Азии в развитии этой религии. Налепы в виде фигурок львов весьма популярны и на ритуальных сосудах, относящихся к ахеменидской художественной традиции, и весьма сходны с сакскими образцами. Композиционно и пластически они даже более схожи с приемом изображения льва на кампыртепинской чаше (5, илл.303, 314, 546). Из них особенно близкой к кампыртепинской по пластическому решению головок львов является чаша из Персеполя с четырьмя налепами в виде головок львов, словно надкусывающих борта чаши, датирующаяся VII в. до н.э. (5, илл.546). Другой вариант фигурных изображений львов в сакской торевтике представляют многочисленные проволочные браслеты и золотые гривны (6, илл.218, 222, 223, 228, 238, 240, а также 7, илл.83, 274).
Еще одним примером весьма показательной связи традиций изготовления фигурных львиноголовых ручек на среднеазиатских ремесленных изделиях с сакской и ахеменидской традициями является изделие из так называемой “сибирской коллекции”. Это золотая чаша с горизонтальными каннелюрами на округлом тулове и с двумя боковыми ручками в виде изящно изогнутых фигурок хищников с повернутыми назад головами (6, илл.288). Очевидно, что эта чаша стоит в одном типологическом ряду с такими изделиями, как упоминавшийся золотой кувшин из Амударьинского клада и серия кувшинов с горизонтальными и вертикальными каннелюрами на тулове и фигурными ручками в виде изображений, но не львов, а козерогов, датирующихся VI – IV вв. до н.э. (5, илл.307, 308). Все эти примеры свидетельствуют о довольно длительной и устойчивой ремесленной традиции в сакоскифской и ахеменидской среде по изготовлению фигурно-пластических изображений льва. Таким образом, генезис львиноголовой ручки на кампыртепинской чаше вероятнее всего восходит к среднеазиатской (сакоскифской или сакоусуньской) и ирано-ахеменидской традициям.
Лев и Дионисий: семантический анализ. Примером территориально и хроно-логически более близким кампыртепинской чаше является каменная капитель с протомой льва (из четырех полуфигур сохранилась одна) из Старого Термеза, датирующаяся II в. до н.э. – I в. н.э. (8, с.196). Генезис подобной капители, по мнению исследователей, восходит к ахеменидской традиции VI – IV вв. до н.э., хотя впоследствии, в эллинистическое время, она имела широкое распространение в других регионах Центральной (Афганистан, Пакистан, Индия) и Средней Азии. Учитывая хронологические рамки создания этой капители, исследователи видят в ней сочетание различных традиций – от индийских до эллинистических – и рассматривают этот образец как “яркий памятник синкретического искусства” (8, с.196).
Этот пример показывает, что в кушанской Бактрии образ льва был еще достаточно популярен, и обнаружение его в других видах пластического искусства не является случайным. Но теперь образ льва из разряда собственно “восточных” начинает постепенно переходить в категорию эллинистических персонажей, демонстрируя тем самым особенности и характер античного искусства кушанской Бактрии. Образ льва в кушанский период был распространен в этом регионе и на предметах прикладного искусства. Весьма примечательна в этом отношении керамическая чаша из Аккургана, схожая по форме с кампыртепинской и украшенная по внешней стороне четырьмя равномерно распределенными налепами в виде головок львов, в иконографии которых ощущаются эллинистические влияния (9, илл. на с.52).
Бронзовая чаша из Кампыртепа воплощает в себе, наряду с со среднеазиатскими и иранскими, также и эллинистические традиции. Наиболее очевидно это проявляется в образе вакхического персонажа в нижней части ручки. Прорисовка на медальоне внизу ручки, а также обилие персонажей этого круга в изобразительном и прикладном искусстве античной Средней Азии (найдено много терракот с изображением Дионисия на юге Узбекистана на бактрийских городищах Зартепа, Халчаян, Дальверзитепа, в Старом Термезе и на самом городище Кампыртепа) дают достаточно оснований, для того, чтобы видеть в изображении бородатого мужчины образ вакхического персонажа.
Скорее всего это сам Дионисий. И хотя ко времени создания кампыртепинской чаши образ льва был уже не столь популярен как, скажем, в доэллинистический период, в то время как дионисийские или вакхические культы (обычно ассоциируемые с козлиной атрибутикой) на рубеже веков приобретают в Центральной и Средней Азии широкое распространение, тем не менее сочетание образа льва с вакхическим персонажем в декоре ручки металлической чаши также едва ли случайно. Так, в трагедии Еврипида “Вакханки” Диониса призывают обернуться “львом золотистым” (10, с.474). Как известно, лев – сакральный образ, связанный в первую очередь с культом Огня и Солнца, а по сведениям древнегреческих авторов, Зевс назначает Дионисия царем всех богов (11, с.57). Поэтому богословы называли Солнце “новым (молодым) богом”. По выражению Гераклита, “солнце ежедневно новое”, как причастное к дионисийской силе. Дионис отождествлялся с греческим божеством Сераписом и древнеиранским Митрой. Оба этих божества наряду с другими ипостасями выступали и как божества Солнца (12, с.190).
Помимо солярного аспекта, объясняющего совмещение двух мотивов на одной чаше, особое значение имeл образ Дионисия и как божества воскресающей и умирающей природы, получивший на благодатной почве среднеазиатских народных календарно-природных и культово-земледельческих представлений местное звучание (вспомним среднеазиатское божество Сиявуш, с которым отождествлялся Дионисий). В античное время здесь наряду с буддизмом и зороастризмом с их канонической проработанностью существовали верования, имевшие более широкую местную основу и связанные с темой умирания и воскрешения природы. Так же, как и в остальных эллинизированных странах Востока, здесь эти культы сопровождались празднествами дионисийского содержания и проводились соответственно ранней весной к началу земледельческих работ и осенью в пору сбора урожая (13, с.78).
Функциональное назначение. Итак, учитывая форму чаши из Кампыртепа, декоративное оформление в виде сакральных мотивов, а также использование упоминавшихся в качестве аналогий изделий с фигурными изображениями льва (жертвенники, светильники, ритуальные чаши), можно прийти к выводу, что эта чаша использовалась в качестве сосуда для ритуальных целей, о чем также свидетельствует факт его обнаружения в святилище блока 5, представляющего собой большой дом-квартал.
Форма данного сосуда в виде округлой с отогнутым венчиком чаши, плоским донцем и одной ручкой, поднимающейся верхним краем выше ее бортиков, не имеет аналогов среди известных нам образцов металлической посуды, найденных на территории Бактрии и в сопредельных странах и датирующихся кушанским и предшествующими периодами. Не обнаружили мы подобной формы и среди многочисленных форм эллинистической керамики, хотя по принципу наличия составных частей – резервуара и ручки, возвышающейся над ним, к этой форме близок киаф – черпак, употреблявшийся при различного рода возлияниях. Вместе с тем кампыртепинский сосуд значительно больше в диаметре и ниже, чем киаф. Отметим, что сам принцип размещения ручек выше бортиков сосудов характерен и для других форм эллинистической керамики, к примеру, амфор, канфаров и одноручных кувшинов. Кроме того, размер сосуда при наличии в нем жидкости или сыпучих тел не позволяет придерживать его за одну ручку, и, следовательно, при совершении ритуала сосуд одной рукой брали за ручку, а другой придерживали за донце.
Место производства. Находки на городище Кампыртепа различных изделий из бронзы, в том числе вышеуказанных предметов торевтики и небольших косметических сосудов, не исключают подтверждаемое наличием следов металлического производства их изготовления здесь. Тем более, что эти сосуды остаются единственными изделиями торевтики, найденными на территории Бактрии в четко зафиксированном культурном слое, датирующемся временем правления Кадфиза II – Канишки, т.е. концом I – первой половиной II в. н.э. Вместе с тем известны находки различного рода металлических изделий – чаши, киафы, черпаки, ложки из так называемых погребальных ям №1 и №2 на поселениях Актепа 2 в Кобадиане, датирующихся А.Седовым IV – началом V в. н.э. (14, с.60 – 64), а по нашему мнению – III – IV в. н.э., т.е. уже посткушанским временем.
Очевидно, что Бактрия, в том числе и северная ее часть, могла быть одним из центров производства изделий торевтики, сложившегося на основе бактрийских, эллинистических и, возможно, в какой-то степени, римских традиций (в частности, брусок на венчике кампыртепинского сосуда, в который впивается лев, находит аналогии в некоторых римских сосудах). По-видимому, свой центр торевтики существовал и в Беграме – древней Каписе, где при раскопках французской археологической миссии в слоях I в. до н.э. было найдено восемь бронзовых чаш, по форме, в определенной степени близкой чаше из Кампыртепа (15, р.60 – 61). Большой центр торевтики, совершенно очевидно, существовал и в Гандхаре – именно отсюда происходит ряд сосудов из серебра и бронзы, хранящихся в музеях Англии (16, р.88 – 99).
Автор: Акбар Хакимов, Эдвард Ртвеладзе