Собиратели произведений искусства, можно сказать, всю жизнь охотятся за невидимками, и никогда нельзя предугадать, посетит тебя госпожа Удача или нет. Но если это все-таки случается, тогда из неизвестности вдруг возникает ранее неведомый памятник культуры и появляется реальная возможность добавить к сокровищнице искусства пусть малую, но новую частичку. В этом и заключается, на мой взгляд, главная притягательная сила коллекционирования.
Я очень интересовался ташкентской стариной и усердно посещал “биржу антикваров”, располагавшуюся по выходным дням в скверике у бывшего кукольного театра, не столько для приобретения коллекционных предметов, сколько для того, чтобы восторженно внимать речам столпов и корифеев “биржи”. Благо, здесь можно было встретить, пожалуй, весь интеллектуальный Ташкент.
Особенно доверительные отношения сложились у меня с завсегдатаем еженедельных сходок – Алексеем Христофоровым. Он в молодости был актером ташкентского русского драматического театра, а затем, когда вышел на пенсию, целиком посвятил себя книжному собирательству. Его знали и уважали буквально все, называя не официально – по имени-отчеству, а как-то по-домашнему – дядя Леша. Это был на редкость спокойный, доброжелательный и очень знающий человек.
Узнав, что я разыскиваю почтовые открытки с видами старого Ташкента, дядя Леша рассказал мне о распространенном до революции обычае рисовать самодельные открытки. Этим занимались не только дилетанты, но и известные художники-профессионалы, а ему самому будто бы даже приходилось держать в руках подлинники-открытки с видами Ташкента работы замечательного туркестанского живописца Сергея Петровича Юдина…
Видя мое волнение, дядя Леша пообещал свое содействие в поиске редкостных рисунков. Тогда старый актер не сказал, где искать юдинские миниатюры, затем мы долго не встречались, дядя Леша серьезно заболел, и через некоторое время я узнал, что А.Христофоров умер.
Шли годы… Мои настойчивые поиски оригинальных рисунков С.Юдина с видами Ташкента не имели успеха. Я даже стал склоняться к мысли, что это всего лишь одна из легенд, которые во множестве ходят в мире коллекционеров.
Может быть, дядя Леша ошибался и вообще не существует никаких юдинских миниатюр? Хотя нет, – в каталоге Государственного музея искусств Узбекистана описана под № 3164 одна акварель С.Юдина именно открыточного размера под названием “Вход в мечеть”.
И вот однажды скромный конверт с открытками, принадлежавший когда-то А.Христофорову, по прошествии многих лет добрался до меня! Это были два плотных бумажных листка стандартного открыточного размера 9×14 см с изумительными акварельными рисунками с четкой подписью “С.Юдинъ”. Да, это самодельные почтовые карточки, но ни у кого из прежних владельцев не поднялась рука отправить листочки по почте – уж больно хороши!
Наполненные светом и любовью к Туркестану, виртуозно выполненные миниатюрные акварели С.Юдина (1858-1933), на мой взгляд, можно причислить к лучшей части его творческого наследия. Художник жил в Ташкенте с 1889 года и, пожалуй, был первым туркестанским живописцем-профессионалом с академическим образованием. Долгие годы он преподавал рисование в Ташкентском кадетском корпусе, участвовал в создании театральных декораций к многочисленным спектаклям, руководил в 1919-1921 годах студией в Туркестанской народной художественной школе, где у него в числе других учеников занимался прославившийся в дальнейшем народный художник Узбекистана Н.Карахан.
Виртуозного мастера солнечного пленэрного этюда, предвосхитившего во многом будущее развитие пейзажного жанра в Узбекистане, в тоталитарные времена почему-то принято было совершенно несправедливо называть “суховатым и педантичным живописцем, писавшим этнографические по характеру пейзажи. Творчество С.Юдина прочно занимает одно из центральных мест в истории живописи Узбекистана, и находка его неизвестных ташкентских акварелей 1906 года, безусловно, большая удача.
Любопытно, что эта находка оказалась напрямую связана с такими прозаическими вещами, как почтовые открытки. Даже И.Андроников в своем известном эссе “О собирателях редкостей” объявил филокартию (т.е. коллекционирование открыток) не очень серьезным занятием. Дескать, раз предметы собирательства выпускаются массовыми тиражами, для истории искусств они малосущественны. Но должен отметить, что волею судьбы добытые мною за долгие годы подлинники произведений живописи и графики почти всегда приходили ко мне при “посредничестве” именно почтовых открыток.
Как-то мой приятель, старый ташкентец Валерий Черников принес пачку дореволюционных фотооткрыток – репродукций с картин Парижского Салона. Эти невзрачные, т.н. “пиратские” издания не пользуются популярностью у коллекционеров, и вот я нехотя перебирал исписанные неразборчивыми почерками листочки, раздумывая, как бы дипломатичнее отказаться от них. Вдруг мое внимание привлекла короткая надпись по-французски, сделанная черными чернилами прямо поперек изображения на одной из открыток: A mon colleque Bourea P. Ribera 1914. Так как это был фотографический снимок с полотна Пьера Рибейры “Кармен”, очень возможно, что на нем запечатлен автограф известного парижского живописца. Даже не владея французским языком, легко можно было понять, что эту открытку П.Рибейра в 1914 году подарил некоему “коллеге Бурэ”. Но Леон Леонардович Бурэ (1887-1943) – знаменитый самаркандский художник. Его произведения, встречающиеся иногда на антикварном рынке Узбекистана, чрезвычайно высоко ценятся любителями живописи. Признаться, и сам я мечтал о том, чтобы иметь “подлинного” Бурэ. Я попытался осторожно выведать, откуда происходят предложенные открытки.
Так мне удалось “выйти” на довольно солидный архив, оставшийся от Екатерины Александровны Мокеевой (1885-1966). Прямых наследников у нее не осталось, и несведущие люди хотели просто сжечь ее старые бумаги. Е.Мокеева была известным ученым-биологом, всю жизнь проработала в Ташкентском университете. Но в молодости она, оказывается, училась живописи в Туркестанской народной художественной школе у самого И.Казакова, неплохо рисовала, лично знала многих людей искусства и сохранила любопытные материалы, в том числе несколько рисунков Л.Бурэ и его нигде не публиковавшуюся фотографию 1907 года.
Здесь же обнаружились другие автографы на открытках. На одной из них все тот же Пьер Рибейра называет Л.Бурэ своим “самаркандским другом по искусству”. Где они могли познакомиться? Известно, что Леон Леонардович в 1904 году по совету художника и этнографа С.Дудина надолго уезжал из Туркестана на учебу в Россию. В Москве он брал уроки у В.Мешкова, в Санкт-Петербурге – у И.Билибина и Ф.Рубо. Очевидно бывал Л.Бурэ и в блистательном Париже. Об этом неопровержимо свидетельствуют репродукции картин П.Рибейры на почтовых открытках, подписанные им и подаренные Л.Бурэ. А доставшиеся мне рисунки знаменитого самаркандца скорее всего выполнены во втором десятилетии XX века и представляют собой портретные наброски почтенных стариков-бородачей из этнографического квартала Шарк в Самарканде. Даже в этих, совсем небольших этюдах с натуры видна рука замечательного мастера.
Среди бумаг Е.Мокеевой обнаружилась и довольно объемистая рукопись ее воспоминаний об учебе в Туркестанской народной художественной школе. В ней мемуаристка писала: “Летом 1921 г. И.С.Казаков, возглавлявший художественную секцию Туркомстариса (в действительности официальным руководителем секции был художник Д.К.Степанов, командированный в Самарканд Всероссийской коллегией по охране памятников старины и искусства – Б.Г.), работавший тогда по подготовке к реставрации самаркандских мечетей и медресе, пригласил на эту работу временно в качестве помощника А.В.Исупова, а также двух учеников (Туркестанской народной художественной школы – Б.Г.) – Митника и меня, за что мы получали соответствующую плату. Там мы работали над созданием художественых красочных альбомов, и для начала – альбома по медресе Улугбека. Но до издания такого альбома дело не дошло.
С утра мы занимались в Самарканде зарисовкой акварелью различных панно и орнаментов, а во вторую половину дня отправлялись каждый самостоятельно на этюды, которые время от времени просматривались и разбирались А.В.Исуповым. Кроме живописи, А.В.Исупов увлекался тогда личными совместно с тамошним коллекционером Столяровым археологическими раскопками, и когда ему удавалось находить какой-нибудь черепок или стеклянный пузырек, он бывал очень доволен”.
Значит, Е.Мокеева была близко знакома с Алексеем Владимировичем Исуповым (1889-1957). Я принялся буквально штудировать все ее бумаги в поисках еще каких-либо материалов об А.Исупове. Но больше ничего, к сожалению, не нашлось…
Для истинных ценителей живописных произведений, созданных в Узбекистане в первые десятилетия XX века, имя Алексея Исупова окружено особым ореолом.
Талантливейший ученик А.Васнецова и К.Коровина, молодой живописец, уже тогда получивший пять премий за свои картины, которые регулярно выставлялись не только в России, но в Европе и Америке, в 1915 году неожиданно оказался в Ташкенте. С началом первой мировой войны А.Исупов был призван в армию, но из-за плохого здоровья его направили не на фронт, а в тыл, во второй Сибирский стрелковый запасной полк, расквартированный в Туркестанском крае. Так судьба сулила А.Исупову целых шесть лет (до октября 1921 года) жить и работать в Средней Азии. Шесть трудных и вместе с тем удивительных лет!
Незабываемые личные впечатления. Кропотливая творческая работа на пленэре. Углубление природного дара колориста благодаря пристальному наблюдению за цветом при создании среднеазиатских архитектурных (да и не только архитектурных) пейзажей. Проникновение в сам дух древней культуры Узбекистана, особенно при работе в Туркомстарисе под руководством В.Вяткина. Попытки соединения традиций русской иконописи и средневековой восточной миниатюры. Это и многое другое прочно вошло тогда в творческий багаж незаурядного художника.
Он предполагал свои произведения, написанные в течение этих шести лет, сделать иллюстрациями к собственной большой книге о Средней Азии. Но вышел только набор из двадцати пяти цветных художественных открыток ГИЗа под названием “Туркестан. Серия открытых писем А.Исупова” (Москва, 1929 год).
Конечно, заполучить хоть какие-нибудь материалы, связанные с творчеством А.Исупова, представлялось очень заманчивым. Но я понимал, что это почти невыполнимая задача. Дело в том, что в 1926 году художник навсегда покинул СССР. Более трех десятилетий он жил и работал в Риме. Даже альбом-монография о нем, изданный на итальянском языке, принадлежит к разряду книжных редкостей. Так что надежд не было никаких.
И опять в дело вмешались почтовые открытки. В последние годы на антикварный рынок Ташкента в значительном количестве “выплывают” старые семейные альбомы с открытками. Обычно в них можно найти наряду с обязательными пасхальными и рождественскими поздравлениями цветные репродукции картин известных художников и старые виды различных городов. Вот в таком случайном альбоме я наталкнулся на открытки с видами Нижнего Тагила и заинтересовался ими. Взглянув на оборотную сторону одной из них, я с удивлением обнаружил, что адресована она Владимиру Петровичу Исупову в Вятку. А художник Алексей Владимирович Исупов родом-то как раз из Вятки!
Тщательный разбор доставшихся мне открытых писем показал, что примечательный семейный альбом принадлежал семье неких Мореплавцевых. Глава семьи, железнодорожник, переехал работать в Ташкент с Урала в 1930 году. А жена его – Надежда Владимировна – оказалась родной сестрой художника Алексея Исупова. Правда, материалов самого А. Исупова в альбоме не было. Но они могли быть у Мореплавцевых, так же как и неизвестные произведения художника.
Право, коллекционерский поиск увлекательнее любого детектива. И я добился – нашел недостающую часть архива Мореплавцевых.
В результате почетное место над моим письменным столом занял примечательный, сочный по краскам и фактуре этюд А.Исупова “Стога”, написанный им в 1917 году (думаю, в Акташе). Казалось бы, ну для чего понадобилось художнику рисовать эти сложенные кем-то на богаре охапки соломы? Однако, разве не писал старший современник А. Исупова, великий импрессионист Клод Моне бесконечные пейзажи со стогами: при резком освещении, в дождь, в снег, пытаясь передать свежесть и яркость красок живой природы? Или, скажем, “Сенокос” К. Крыжыцкого… Нет, совсем неспроста появились в художественном наследии А. Исупова эти “Стога”, где даже пастозность мазков создает особое впечатление реальности.
Не менее интересны и автографы А. Исупова из семейного архива Мореплавцевых.
Известно, что перед приездом в Ташкент художник жил и работал на Урале, где написал значительное число великолепных пейзажей. Новый свет на этот период жизни А.Исупова проливает подборка открыток, отправленных им отцу в Вятку из первого своего путешествия на Урал, совершенного сразу после окончания Московского училища живописи, ваяния и зодчества.
I. “Посылаю Вам виды с Жигулевских гор. В Казани я был почти целый день. Особенного, конечно ничего нет – город и город, а что мне и нравится так это окрестности Волги. Это лучше всего. Желаю Вам всего наилучшего.
Казань. 19. VI.1912 г. Ваш А.Исупов”.
II. “Здорово живете все! Я уже приехал в Самару. Напишу Вам, что увижу я в Самаре нового и что – старого. Завтра пойду осматривать самый город. Хотя я уже и прошел по некоторым улицам, но этого мало. Мне хочется посмотреть там, где мне больше знакомо. Город действительно стал гораздо больше, чем он был раньше, то есть когда мы здесь жили.
Самара 21. VII. 1912 г. Ваш А.Исупов”.
III. “Ну что, как поживаете? Я теперь хожу на прогулку каждый день и делаю приблизительно каждый день верст по 10-15, и ложусь спать крепким сном, и наутро свежо и хорошо. Жду, о чем просил.
(почт. Штамп Златоуста) 6. VII. 1912 г. Ваш А.Исупов”.
IV. “Я ждал, ждал от Вас писем и до сих пор не могу дождаться. Быть может. Вы не получили мое закрытое письмо, в котором я писал адрес. Вот мой адрес: г. Златоуст Уфимской губ. Майкова. 1-я Тесминская ул., дом И.А.Шадрина, передать А.Исупову. Буду ждать от тебя, Надя, чего я тебя просил. Именно, насчет денег. Желаю Вам всего наилучшего.
(почт. Штамп Златоуста. 12. VII. 1912 г.) Ваш А.Исупов”.
V. “Как живете Вы в Вятке? Я недавно встретил здесь, в Златоусте, своего товарища, который едет из Москвы в Томск. Мне это было очень приятно, а то все-таки все один и один. Надя, я еще прошу тебя, вышлите деньги поскорее. Время уже остается немного, а быть может я даже и раньше 26-го уеду домой. Желаю Вам всего наилучшего.
(почт. Штамп Златоуста). 17. VII. 1912 г. Ваш А.Исупов.
Санюха, пойдешь скоро на охоту – мое ружье испробовать”.
VI. “Еду домой. Хотел выехать раньше, но не пришлось, т.ч. пришлось выехать 31 июля. Пишу письмо из Челябинска.
(почт. Штамп Челябинского вокзала) 31. VII. 1912 г. Ваш Алексей Исупов”.
Итак опять открытки открыли мне дорогу к подлинным документам и живописным работам замечательного художника, который, как известно, оставил значительный след в истории живописи Узбекистана. А ведь не обрати я внимания на какой-то невзрачный листочек бумаги с почтовыми штампами – и все это кануло бы в лету. Поэтому каждый раз, рассматривая новонайденную стопку старых почтовых открыток, я с замиранием сердца вчитываюсь в поблекшие от времени строчки. Что день грядущий мне готовит?
Борис Голендер