…Город менялся и менялся ускоренно. Стоит оглянуться на изобразительную летопись его. Исчезали густые заросли кустарников и деревьев, поглощались новостройками рощицы урюковых деревьев, поднимавшиеся на небольших плато за дувалами дворов. Преданием стали случаи, когда к испуганным купальщикам на речке с поросших зеленью берегов доносился голос человека с этюдником: “Не бойтесь меня! Я – художник Волков!” или то же… – Карахан!
Ташкент прирастал окраинами. Множилось число художников. Растворяясь в городе, они завоевывали его, подчиняя остановленными мгновениями на картонах, бумаге, холстах. Просительный тон пишущего на натуре “не бойтесь меня” сменился повелительным – человека, владеющего ситуацией и осознающего ценностное прикосновение кисти. Так было в случае, когда, балуясь, прохожие дергали ветки, осыпая друг друга хлопьями недавнего снегопада, как вдруг вверху распахнулось окно и повелительный голос прокатился в морозном воздухе: “Я – художник Чарыев! Пишу картину! Вы мне мешаете!”.
Зимних сюжетов, расширяющих ташкентскую тематику живописно-пластическими решениями, у Рузы Чарыева (1931 – 2004), имя которого сразу вызывает в памяти жаркие краски, немало: “Наша улица”, “Выпал снег”, “Утро Роксаны”; тогда же созданы “Зимний натюрморт” и “Зимний автопортрет”.
Икрам Бахрамов (р. 1944) родился в селе Катартал, сейчас это – одна из главных улиц Чиланзарского района Ташкента. Она сохранила поэтическое название, означающее в переводе “строчка тала” (“ряд деревьев ивы”). Спокойствие вечера – светильник, птица, нарождающийся месяц; благость дня – живописно решенные клубы пыли, поднятые стадом овец, женщина за дойкой коровы, ведра, вспаханная земля. В патриархальных сценах присутствует постоянство памяти и бережно пишется сердечной мукой. Опытный жанрист и портретист И. Бахрамов часто использует в сюжетах интерьеры глинобитных домов, в чьей тишине птица в клетке или в руке обитателя, саманные стены подсвечены старинной лампадой, человек идет, словно прокрадываясь из боязни нарушить тишину вечера, – мотив высвобождает потаенную нежность художника.
Оставались постоянные точки притяжения: Шейхантаур, Урда, Воскресный рынок, плюс позже на его месте, – площадь с фонтаном и Театр оперы и балета.
Давно переехало с Шейхантаура художественное училище. Улицу Навои постепенно осваивали киностудия, издательства, телецентр, учебные и проектные институты.
Определилась новая магистраль. На Шейхантауре оставалась чайхана. Постаревшие художники собирались в ней на свой “мальчишник”, похохатывали, не чувствуя груза прожитых лет. Там написаны замечательные акварельные листы Григория Шевякова (1905 – 1982) “Ясени на Шейхантауре”. Их много. Они входят в Ташкент Г. Шевякова, и его Ташкент многоцветный, полнокровный, радостный. В них есть все – весна, цветение и нежная зелень деревьев, насыщенные краски осени, котлованы города, его новостройки, когда города нет, но он будет в красочном обещании художника. Ташкент Шевякова – отдельная состоятельная глава Ташкентской изобразительности. Он любит большие листы, где много воздуха и возможности разбежаться кисти в передаче акварельных оттенков.
Это был их город… Они ходят по трассе памятных лет. От Урды вглубь снимал дом в махалле Укчи (махалля стрелочников) В. Уфимцев под жилье и для работы; вправо – Молочный мост, так же в махалле жили М. Курзин и В. Гуляев. Тогда это был действительно старый нетронутый город, разве что портреты новых вождей и плакаты в чайхане. На Урде художники рисуют мост через Анхор, переводя потом свои зарисовки в другой материал. “Урдинский мост” известен в литографиях А. Ошейко и В. Кайдалова, в акварелях и пастели Г. Шевякова, гуаши К. Чепракова.
Анхор – сквозной мотив. Произведения 1920 – 1950-х гг. дополняются работами следующих десятилетий. На Анхор придет вынашивать свою идею Адылбек Бабаджанов (р. 1955). “Времена года” составят четыре холста с одной композицией и разным цветовым, сезонным, выражением: река, ива – маджнунтал и лодка. Течет река, течет время. А. Бабаджанов – один из первых ташкентских художников захочет воссоединить уроки наблюдательности китайской живописи на шелке и пластику миниатюры через видение современного художника.
Это был их город… Они набрасывают крыши и окна домов, его деревья, прохожих, трамвайные пути; заполняют альбомные листы, клочки бумаги и обертки, которые были в руках на покупках из гастронома. Рождался нескончаемый ташкентский репортаж. Рисовали Р. Левицкий, А. Читкаускас, К. Назаров, А. Венедиктов, Л. Абдуллаев, С. Мальт, В. Кедрин, В. Кайдалов, Д. Синицкий, А. Назыров, Г. Шевяков, В. Будаев… В газетах и журналах появлялись рубрики ташкентских набросков.
Магистраль Навои пишут К. Чепраков, Г. Шевяков, Г. Шполянский. Пока они отображают так, что обнаруживается стремление подчеркнуть естественность вхождения новых примет в жизнь города. Романтика новизны определится позднее в творчестве художников 1970-х гг. В добротной фиксации Григория Шполянского (1914 – 1974) тщательно прописана перспектива улицы, образующие ее дома, круглые фонари освещения; частая композиция – улица, омытая дождем, блики луж на асфальте. Дождливый день лишен пасмурности, легкий тон академической живописи близок гризайли.
Купол мавзолея Абу-Кефаль-Шаши венчает ту часть города, которая привлекает К. Чепракова и Б. Котлова. Район их интересов лежит позади Чор-Су. Они не пишут рынок со множеством людей и его изобилие, – избирают улицы позади медресе Кукельдаш. Передать особенности ташкентского облика без внешних этнографических примет – трудная задача.
Пейзажи Бориса Котлова (1923 – 1966) значительный фрагмент искусства Узбекистана. Среди них большие, выдержанные в цвете картины города. Их автор стремится к цветовой и предметной собранности. Может быть, по этой причине оба художника предпочитают темперу. Быстрая в исполнительской законченности, она дает сочетание прозрачного света и прочности. Превалирует голос стен глинобитных строений махалли, дышит живописная охристая плоскость.
Художники не чувствуют себя чужими в этих кварталах, в улицах, где рождаются их образы. Мотивы Старого города с памятниками и без них безлюдны, но наполнены ощущением человеческого бытия. Картины Константина Чепракова (1907 – 1972), как правило, включают только одну или две-три фигуры аксакалов. Художественную содержательность отличает добродушие в дружелюбном видении живописца. “Ремесленники Ташкента” не повторяют одноименные произведения коллег К. Чепракова. Большие холсты разгружены от деталей, главенствует образ мастера, погруженного в работу. Образ сводится к типическим чертам и пластическим решениям, близок цветному контуру.
Долгим был путь до Ташкента для Софьи Финкельштейн (1904 – 1988). Позади – Бессарабия, Бельгия – Брюссельская Академия декоративного искусства. Переезд в Россию нового образования, в Москву, состоялся в 1930-х, дальше перед войной – Азия. После долгих мытарств – сначала Бука (Ташкентская область), затем Ташкент в части Старого города. Бельгийские работы С. Финкельштейн – супрематические, и позднее, в эскизах для текстильных комбинатов, она сохраняет прием геометрической абстракции. Ташкентские – филигранно отделанные карандашом пейзажи с подцветкой акварелью. Графит в оттушевке старинного приема применялся ею и в ранней графике.
Известный мастер оригинального стиля в книжной графике Георгий Соколов (1907 – 1960) оказался в России и позднее, с 1952 г., – в Ташкенте после выезда русских художников из Китая, состоявшегося в 1949 г. “Дорожка в саду” написана в Ташкенте. В станковых произведениях Г. Соколов обращается к масляным краскам. Желтизна листопада и каменистая бурая кладка дорожки, вписанные в квадрат холста, выполнены художником с позиции реализма.
Зимние пейзажи с фигурами написаны Павлом Ганом (1894 – 1967) в переулках близ Госпитального рынка, где он проживал со своим многочисленным семейством. У сыновей они являются предметом поклонения: перед отцом, его живописным мастерством, перед уютной добротностью мотивов. Это школа русской художественной традиции, из нее они вышли, и духовное наполнение из этого источника не прекратится никогда. Сыновья старого Гана, на глазах которых происходило не одно архитектурное крушение, – художники-монументалисты. В основе их мастерства лежит конструктивизм, о чем и П. В. Ган знал не понаслышке. Они видят и пишут город по-иному: Виктор Ган (р. 1947) “Ночь” (холст, масло). Ташкентские сюжеты Арнольда Гана (1928 – 1999) образуют группы рисунков с подгруппами “Чайхана. Голубые купола”, “Игра в шахматы”, “Дастархан”, “Бой перепелов”, “Вдоль Анхора”, “Гап” (“Разговор”) со множеством типажных и психологических характеристик городских жителей.
Дистанционный забег 60-х подготовил нарастающую динамику следующего десятилетия. Эмоциональный всплеск, движение, размах социо-культурных обозрений. Земля заверчена в глобальный космический проект. Резче очерчена индивидуальность авторов, углубляется познавательная и расширяется сюжетная содержательность, заметно проявился технически смелый эксперимент. Обобщения придут позднее, приводя к картинам всеобъемлющего содержания. Так, в Ташкенте написаны “Перекресток” М. Тохтаева, “Лес категорий” С. Алибекова.
Пространственные задачи для Дж Умарбекова, М. Тохтаева, Б. Джалалова, С. Алибекова, А. Нуриддинова, Л. Ибрагимова – способ историко-культурных освоений. Акмаль Нуриддинов, Файзулла Ахмадалиев соединяют масштабность проникновенного веяния с пряностью восточного колорита.
В серии “30 видов Ташкента” Дж. Умарбекова Ташкент оживает древним городищем в холсте “Город огнепоклонников”, а те же берега, овраги, водный поток канала Боз-Су, знакомые по пейзажам С. Юдина и М. Янцына, предстают в ином ключе художественного решения.
Масхуд Тохтаев (1947 – 2004) выделялся стремлением проникнуть в механизм вращательных оборотов, соединить близко наблюденное с вниманием к мировым шедеврам. Вспомним его айву из узбекских садов, преобразованную в космическое тело. Опыт М. Тохтаева отличает дерзость постановок, лишенная отчуждения от современности, – безмолвная местность округло скатывается за горизонт, представляя фрагмент планеты; на золотистой, оптически выписанной поверхности прочно обоснован белый куб (кубик). “Город”, – роняет автор в безмолвии мастерской. Пояснения его кратки, он демонстрирует не попавшие на выставку холсты.
Экспозиции из столицы Узбекистана помимо общесоюзной программы выставочной деятельности раскрывали свои темы. К ставшим тематически-лозунговыми определениям “Ташкент – город хлебный”, “Ташкент фестивальный”, “Ташкент – город мира и дружбы” добавляются “Мой дом – твой дом”, “Узбекистан – наш общий дом”. Выставки к юбилейным датам, посвящения древним героям и ученым, поэтам и городам, просеивались через “ташкентское сито”.
Крайности творческих освоений раскрыли широкую палитру ташкентского коллектива. Когда Алишер Мирзаев (р. 1948), интересуясь традициями монументальных решений, обратился к сюзане, то национальная вышивка Узбекистана открылась как нетронутая сила.
Ташкент присутствует в сознании художников В. Акудина, Б. Бабаева, А. Юнусова, Д. Мурсалимова, Я. Салпинкиди… Список можно продолжить, превратив его в объемистый каталог имен. Попробуем остановиться на отдельных примерах. Упоминаемая в статье Надежда Ким (р. 1941) первую свою работу под названием “Лунный пейзаж в махалле” написала в городке Киргули под Ферганой. Одноименные по сходству народной архитектуры акварели она создает в Ташкенте и, будучи также художником-керамистом, повторяет их в декоративных ляганах.
К приверженцам темы Ташкент – о Ташкенте – Ташкенту художников 1920 – 1930-х гг. достойно примыкают живописцы следующих десятилетий. Лев Резников (1928 – 2003) сохраняет редкую установку старой школы на многослойные масляные краски, в мастерском владении приема раскрывается их гибкость и светоносные качества. “Огни большого города. Поздний вечер” – условное обозначение произведений, написанных в центре Ташкента, там, где располагается сейчас улица Сайилгох. Импрессионистическая свежесть сложного многофигурного мотива ставит картины Л. Резникова особняком.
Перечень достижений дополняют Махмуд Ахмедов картиной “Махалля Игорчи в Ташкенте”, Юрий Талдыкин “Городская оранжерея. Ташкент”, Мир Хегай “Осень на Ташморе”, Абдухаким Турдыев “Завтра Навруз” и “Перед землетрясением”.
Легкая, свободно написанная композиция “Воскресный день” Имяра Мансурова (р. 1947) – натиск радости. Толпа прохожих иссечена снежинками. Ритмическая организованность мажорной живописи станет определяющей в творчестве И. Мансурова.
Даврон Мухитдинов (р. 1940) городские приметы скрадывает искусным сплавом зелени деревьев, цветущих роз и теплоты глинозема. Особенность приема, выполненного мастихином, усиливает текучая плавность женских фигур в традиционных одеждах свободного покроя. Композиции объединяются в серию “Легенда о гранатовом городе”. Фантазии на тему ночного города Улугбека Усманова (р. 1969), увиденные наблюдательностью и добрым юмором живописца, приближают к области уфологии, если бы не точный их адрес: Ташкент.
Но и у других авторов мы найдем удивительные картины посвящения. Шахноза Джамилова (р. 1958), серия полотен “Ночные шорохи”; Ахмадалиев-младший с картиной “Волчица и калитка”. Древние родовые представления входят в сознание горожан-современников непреложностью традиционного уклада, утверждают важную сторону многогранного представления о Ташкенте: Дом и мир.
Части произведений, обращенных к сопереживанию, свойственна скорее задумчивость элегии, чем минорная нота. В поэтизацию такого рода вписывается “Последний троллейбус” Юрия Вяльцева (р. 1964), печальный “Портрет поэта Рауфа Парфи” Шухрата Абдурашидова (1950 – 1979). Собака, бегущая вдоль глухого бетонного забора по такому же безучастно серому тротуару на дальнее зарево уходящего солнца, – тоже Ташкент: Марина Богатырева (р. 1961) “Городской пейзаж перед заходом солнца”. Художническая интонация сострадательности носит множественность оттенков переживаний городских сюжетов.
Добавим к приверженцам ташкентской темы еще несколько имен. – Постижение Григорием Зильберманом (р. 1938) шло от внешнего познания к углубленному изучению и признанию. Его отношение к новой родине хорошо раскрывается в азиатских холстах. Самарканд, Хива состоялись раньше. Сурхандарья с Байсуном шли параллельно Ташкенту, и Ташкент нарастал. Ташкентским работам придается характер развернутого автобиографического цикла. Он состоит из поступательно развиваемых сюжетов от детских лет (“Ташкент – город хлебный”) до обзорных аналитического плана картин широкой смысловой наполненности “Ташкенту – 2000 лет”.
У Зайнутдина Фахрутдинова (р. 1951) аналогичные сюжеты идут по восходящей, из глубины к визуальному откровению. Свадьбы и праздники, быт закрытой части в сюжетах такие же. Иные живописные и светотеневые решения. Ташкент – столица отображен в триптихах Сагдуллы Абдуллаева (р. 1945) “Молодежь Узбекистана” и “Молодые архитекторы”. Художник вдохновляется обновлением Ташкента. Герои полотен – его сверстники, современники застройки Ташкента в 1970-е гг.
Но образ Ташкента будет неполным без таких произведений, как “Соло для перепелки” Мухтархана Исанова (р. 1959), “Балкон” Ларисы Даватц (р. 1937), “По улице Никитина” Татьяны Ли (р. 1965), живописных работ Йигитали Турсунназарова (р. 1941).
Город берет свое, отведенное ему место, и в неуступчивости страшит зримым нарастанием. Большой город перемалывает события, переживания, чьи-то жизни. Обострилась подсознательная тяга к живой природе. В лице энтузиастов Ю. Стрельникова и Ю. Чернышова в Союзе художников Узбекистана создается экологическая секция, вылившаяся затем в программу “Художник и природа”, но это не было бегством из города.
Юрий Стрельников (1937 – 1996), с его глубоким почтением к художникам старшего поколения, мечтал стать историографом движения, начав обобщения с горных походов известных мастеров 1935 – 1937-х гг. Организаторы сплотили коллектив; деятельность секции способствовала расширению пространственных задач, усилению роли пленэра в произведениях, подтвердила единство человека и природы. Создалось некое нравственное поле.
Интересно определилась станковая живопись монументалистов Ю. Чернышова, В. Бурмакина, В. Чуба, В. Гана и их коллег. Юрий Чернышов (1944 – 2007) выстраивает вертикаль панорамного обзора столицы, сохраняя столь важные для него куски живой природы в смене времен года. Владимир Бурмакин (р. 1938) подчиняет свои впечатления смысловому лабиринту, идущему от геометрии традиционного преломления в гирихе, искусство которого он изучал у Усто Ташпулата Арсланкулова. Благодаря гириху ползучий монстр – разрастающийся город организован в пластическое целое. Представление о городе – органическом создании усилено через угольный рисунок и плотную эмалевую живопись, художественная содержательность напряжена в сокрытии лабиринта.
Цветоносная пульсация характерна для полотен Флориды Гамбаровой (р. 1950). Она же преподносит скупую по цветовому набору графическую серию, посвященную городу. Конструкции очертаний жёстки, построения совершили рывок в высоту, застыв над погруженной в низине улицей. Подчиняясь конфигурации нового города, живая теплая нота скрыта. До поры, – чтобы проплыть опять светлыми, в хроматических растяжках, пронизанными созерцательным наслаждением облаками над городом.
Не оставляют равнодушными произведения Ю. Стрельникова “Хуш келибсиз” (“Добро пожаловать”), Анвара Махкамова “Мой Восток”, близкие друг другу композиции, объединившие луну, женщину и тандыр, нескольких живописцев к выставке Навруз.
Распахнутые миру возникают в воздушном потоке дома Эркина Назарова (1948 – 1991), и пространство, несущее дом, где окна и двери настежь, по-своему приветливо, хотя пронзительное чувство избранности художника не покинет никогда. В просторе одухотворенного аскетичного обитания острее осознается востребованность художника. Его интуиция спасает массивный образ от хаоса нагромождений. В живопись приходит тишина. Несколько настороженная, порой медитирующая, усиливающая одухотворенное наблюдение.
Художники, вышедшие на простор световоздушной среды, не ставят целью показать узнаваемый Ташкент. Исходя от соприкосновения с громадой, они выходят к удивительным решениям, вплоть до мифотворчества, – Джамол Усманов (р. 1961), чей рисунок живописного рассказа “Зима” отличается особой, утонченной проникновенностью пластических соединений, и др. Оставаясь приверженцами города, С. Алибеков, Г. Кодиров, Э. Назаров, А. Турдыев творят картину мирового пространства, обручение двух миров.
Упорно сохраняется направление, являющее факт обособленного, замкнутого мира. Оно прорастает сквозь все творческие состояния, одаряя равным теплым светом массив города, вносит чувство необходимого равновесия. Положение интересно иллюстрируется двумя персональными выставками, развернутыми одновременно, в 2003 г., в смежных залах к юбилею художников – живописца Пахритдина Тахирова (1933 – 2006) и мастера резьбы по дереву Артыка Файзуллаева (р. 1933). Два разных вида искусства оппонировали друг другу в неспешном опережении, покоясь на изысканном рисунке ислими, трактующем стройность мироздания.
Уместно употребить выражение о генетической памяти. К категориям мнемозийского толка относится творчество Зайниддина Мирзаева (р. 1949). В композициях, выросших из стен родного дома, веет теплом очага, низких саманных кибиток, стеганой курпачи, пошитой руками матери, которой фактически посвящена вся живопись художника. Часть из них построена по принципу курока, традиционного лоскутного шитья, в изобразительном варианте объединяя самостоятельные оконтуренные сюжеты на одном холсте, и “Ташкент” З. Мирзаева – один из примеров.
Большой город усиливал вечно существующее, колеблемое противостояние мечты и действительности. Художник – болевая точка противоборствующих настроений, на нем лежит поиск гармоничного взаимодействия. Город давал возможность апеллировать к широкому кругу проблем, вызывал смелые обобщения. И все же притягательным оставалось нечто, нечто неизменное.
Художник, опережающий время, и художник, сохраняющий устойчивую типологию образного мышления, – оба являются хранителями накопленного тысячелетиями опыта, подтолкнувшего их на тропу творческих переживаний. Может быть, Зайниддин Мирзаев явился тем мостиком, с помощью которого проторило дорогу обособленное явление в лице молодых живописцев, определившихся в 1980-е гг. Оно прорезало сложившуюся картину многообразного искусства Узбекистана подобно световым всполохам. Сильное озарение, неожиданное лаконизмом художественного языка, и это был не путь одиночки, а новое стилистическое проявление.
Под это проявление культуры подводится научная база, но лучше приведем слова художника С. Алибекова из его пояснения своей живописной картины “Статика динамики. Ностальгия” (1997): “Петля воспоминаний мгновенно затягивается, возвращая тебя снова и снова в устойчивую недосягаемость прошлого”.
Нодир Имамов (р. 1959), Шавкат Хакимов (р. 1958), Гафур Кадыров (р. 1958), Мурад Карабаев (р. 1963), Тимур Ахмедов (р. 1968) обозначили новый порог вхождения в образность. Заявительная позиция уверенно покоилась на мастеровитости, обозначение преданности миру пленяло неотразимым сочетанием, где немного мистики, немного тайны, немного аромата роз, немного вечера сплетали пышную цветочную арку, сквозь которую возникает светлая ночь, путник в венке из васильков, говорящая птица, Биби Марьям, дочь Бури и Маргарита с картины Пиросмани. Задумчивые аллеи в их картинах вбирают лепестковую красочность. Искушенные в плане профессиональной подготовки, в одной грани своего творчества они осознанно избирают метод, отчасти близкий искусству наива, примитива, возвращая неизбывную выразительность формам начального изъяснения.
Последняя картина, которую хочется привести в параде имен, масштабная инсталляция Вячеслава Усеинова (р. 1962) “Тень от дома, которого нет”. Позволим себе выделить основную и отправную ее часть – большой холст с фигуративной живописью: человек сидит в тени, состояние его отстраненное. Приводим картину не из желания привязки к теме с буквальной расшифровкой сюжета, да это и невозможно: образ неоднозначен, носит вневременной характер. Главная мысль, возникающая при встрече с холодной гаммой мерцающей живописи, – сколь ответствен художник в способе выражения исповедального размышления о преходящем. Тень неотвязного присутствия невидимого…
Римма Еремян