Больше сорока лет прошло с тех пор, когда солнечным весенним днем подъехала наша маленькая съемочная группа к воротам старинной мечети Ходжи Ахрар, что недалеко от Самарканда. Мы снимали фильм “Один из первых” о выдающемся художнике Варшаме Никитовиче Еремяне. А приехали сюда потому, что именно там создавались ключевые сцены фильма “Алишер Навои” режиссера Камиля Ярматова, в котором Варшам Никитович был художником-постановщиком. Счастливая творческая судьба соединила Камиля Ярматова и Варшама Еремяна. Много картин они сняли вместе, но работа над фильмом “Алишер Навои” была первым историческим произведением, снимавшимся на киностудии “Узбекфильм”. Воссоздать эпоху узбекского Ренессанса, одеть героев, построить дворцовые интерьеры была задача не из легких, но Варшам Еремян и Камиль Ярматов решили ее блестяще. Фильм “Алишер Навои” был удостоен Государственной премии и вошел в золотой фонд кино. Особое место в фильме занимали натурные съемки.
Первоначально эпизод состязания поэтов должен был происходить в павильоне, но Варшам Никитович убедил Ярматова снимать эту сцену на природе. Они вместе приехали в Ходжи Ахрар. Тогда на этом уникальном месте был склад утильсырья. Авторитет Ярматова сработал – склад разрешили убрать. Съемочная группа за один день вычистила весь двор, были вымыты изразцовые стены, и Ходжи Ахрар преобразился.
По эскизам Варшама Еремяна произвели незначительные декоративные достройки, и двор старинной мечети превратился в “Сад поэтов”, где когда-то проходили словесные дуэли, споры и состязания в духовности и острословии. Столетняя чинара, раскинувшая свои ветви над всем двором, родник, пробившийся сквозь могучие корни, стены, покрытые изразцами, в орнамент которых вплелись арабские буквы сур Корана, и нарядно одетая толпа людей, над которой возвышался стоящий на высокой трибуне актер Разак Хамраев – исполнитель роли Алишера Навои – все это соединилось в визире камеры кинооператора Михаила Краснянского воедино, а на экране поражало не только красотой выбранного места, но и предельной выразительностью всего эпизода. Критики особо отмечали “Сад поэтов”, где проявились таланты режиссера, актера, художника и оператора…
Мы приехали в Ходжи Ахрар, чтобы, спустя двадцать пять лет после съемок фильма “Алишер Навои”, еще раз взглянуть на этот замечательный памятник архитектуры, культуры и истории, который “открыл” для кино художник Варшам Еремян. Хотелось снова увидеть как бы глазами Варшама Никитовича это удивительное место. И еще была одна причина, по которой мы оказались в Самарканде. Дело в том, что Варшам Еремян приехал сюда после учебы в Москве, где он занимался в мастерской великого Фалька. Почему Варшам Никитович решил приехать в Самарканд? Может быть, потому, что его друг и соученик, ныне известный живописец Василий Чуйков посоветовал ему переехать в Среднюю Азию, поскольку сам был родом из этих мест? А может быть, молодому художнику захотелось окунуться в таинственный, романтический мир Востока? “Шагане ты моя, Шагане…” Эти загадочные, прекрасные строчки Есенина были на слуху у молодых людей тех дней, а Самарканд был лучшим местом в той послереволюционной России, где Восток был доступен.
Еремян поселился в Самарканде, замечательном городе, лежащем на Великом шелковом пути, городе-ровеснике Рима, столице государства Темура, с его известными на весь мир площадью Регистан, мавзолеями Гур-Эмир и Шах-и-Зинда. Варшам Никитович полюбил этот город, его памятники, тенистые улицы, журчащие арыки, шумные базары, чайханы с их завсегдатаями, большие и маленькие мечети. Ему нравилось, когда толпа празднично одетых в бекасамовые халаты с разноцветными чалмами на головах людей заполняла их дворы, поражая воображение радугой красок. Самарканд – это для художника город-рай, где можно поставить мольберт в любой точке и писать удивительный мир с необычайной фактурой и богатством цвета, таинственный мир Востока. Для Варшама Никитовича Еремяна этот мир стал родным. Он в совершенстве овладел узбекским языком, познал местные обычаи и вскоре стал даже внешне похож на своих новых друзей.
Есть у Варшама Никитовича написанный маслом этюд – человек с посохом идет по краю песчаного бархана. И хотя нет полного портретного сходства этого человека с автором, можно считать этюд своеобразным автопортретом, потому что художник исходил со своим альбомом-этюдником все окрестности Самарканда, побывал почти во всех кишлаках и на исторических памятниках, которых так много в этих краях. Семья Варшама Никитовича на время съемок в Самарканде любезно предоставила нам этот альбом-этюдник. Тот, кому довелось видеть его, навсегда запомнил сделанные тонким пером наброски с натуры, портреты, детали одежды, бытовые сценки. Штриховые рисунки, но какой выразительности! Каждый штрих на месте и каждый необходим в композиции. На каждой странице – короткая запись. Бисерные буквы, написанные тем же пером, под стать рисункам. Есть в этом блокноте-этюднике страницы, посвященные Ходжи Ахрару, – двор мечети, чинара, родник и кучи утильсырья в дырявых мешках. И запись, не помню точно, но смысл таков, что нерадивые начальники в одном из шедевров архитектуры разместили склад утиля. Невозможно понять, чем руководствовались они, принимая это решение.
Мировая революция не означала, что нужно уничтожать прекрасное. Об этом в те дни мог написать только такой честный и смелый человек, как Варшам Еремян. Прошло много лет с тех пор, когда была сделана эта запись в альбоме-этюднике. Ходжи Ахрар встретил нас поразительной чистотой. Помолодевшая чинара была также величественна, искрилась на солнце, чуть качаясь от легких порывов весеннего ветра. Отреставрированные стены мечети выглядели картинно и торжественно – время бессильно перед красотой. Особая энергетика, которая исходила от всего того, что было здесь, заставляла забыть о житейских невзгодах, нелепых проблемах, которые шагают с тобой рядом по жизни, об обидах. И хотелось наслаждаться покоем и думать о вечности, чистоте, любви. Понимаешь, почему В. Еремян предложил это место для съемок эпизода “Сад поэтов”. Понимаешь, что это был удивительно правильный выбор. Мы начали работу. Хотелось в одном кадре совместить и блокнот-этюдник с рисунком Еремяна, и чинару, и двор мечети. Это была сложная панорама с использованием трансфокатора, с переводом фокуса и прочими премудростями операторского мастерства. Учитывая строгий лимит негативной пленки, мы репетировали съемки этого кадра много раз.
Как обычно на всех съемках, вокруг собралась группа зрителей. Наше внимание привлек красивый старик в бекасамовом халате. Голову его украшала цветистая чалма, какую носят в Самарканде. Он все время заглядывал в блокнот-этюдник Еремяна. Снимал очки, присматриваясь к изображению Ходжи Ахрара, потом снова надевал их и вглядывался в рисунок более пристально. Чувствовалось, что он хотел что-то спросить. Наконец подошел к Юрию Базарову – режиссеру фильма, и, путая русские и узбекские слова, спросил: “Не хотел вам мешать, но мне кажется, я видел когда-то этот альбом. Не помню, когда это было – в двадцать пятом или еще в каком-то. Приходил сюда парень, красивый такой, высокий. Помню, волос у него было много. На нашего не был похож, но по-узбекски говорил очень хорошо. Сидел вот здесь, с этим альбомом, писал что-то тонким пером и рисовал. Люди боялись, ведь Коран не разрешал, чтобы человек оставался на бумаге, да он успокаивал, говорил, что эти его рисунки очень нужны другим людям, чтобы они знали о нас. Храбрые ребята соглашались с ним, садились напротив, а он смотрел на них и на бумаге получались похожие лица. Вот только как звали этого парня, забыл. Имя у него было не узбекское, трудное. То ли Варчам, то ли Бардам, не помню”.
Старик развязал бельбок-пояс, вытер вспотевшее лицо. Налил в пиалу чая, отхлебнул глоток… “Вот все помню, а имя забыл. Во время войны меня призвали в армию. На фронт не отправили. На Дальнем Востоке служил. Когда вернулся, рассказывали, что еще раз этот парень приезжал, да не один, а с самим Алишером Навои. Вот только как звали парня, забыл – то ли Варзам, то ли Вардан. Имя такое трудное”. Юра Базаров обнял старика: “Нет уже на земле этого парня, а звали его Варшам. Варшам Еремян. Он был великим художником. Помолись за него, отец”. Старик сложил руки, провел по лицу. Смахнул набежавшую слезу и пошел к выходу, тяжело опираясь на палку.
Работая над фильмом о Варшаме Еремяне, мы пытались найти ответ, почему талантливый живописец променял палитру, холст, творчество в одиночку на работу в больших коллективах – киногруппах. Мы задавали этот вопрос и другу Варшама Еремяна Василию Чуйкову, его соученику в мастерской Фалька, и старейшему кинематографисту Виктору Шкловскому, одному из авторов сценария фильма “Алишер Навои”, и режиссеру Камилю Ярматову. Ответы были разные, но смысл один – это была творческая потребность Варшама Никитовича. Об этом он писал и в своем блокноте-этюднике, когда делал зарисовку о выступлении бродячих артистов в одном из кишлаков под Самаркандом: “Вглядитесь в лица людей, как внимательно и с каким интересом наблюдали они за выступлением канатоходцев, клоунов и музыкантов. Как донести до них прекрасное? Думаю, что это можно сделать только с помощью самого массового из искусств, а это, как известно, – кино”.
В 1934 г. Варшам Никитович уже участвует в создании фильма “Эмигрант”. Работа в кино стала главной в его жизни. Судьба подарила ему встречи с талантливыми кинематографистами. Вместе с Яковом Протазановым Варшам Еремян работал над фильмом “Ходжа Насреддин в Бухаре”. В главной роли снимался Лев Свердлин. Этот фильм, созданный интернациональной командой, глубоко национальный, узбекский. Он тоже вошел в золотой фонд кино. Снятый более семидесяти лет назад, и сегодня смотрится с огромным интересом – талантливые произведения не имеют возраста.
Варшам Никитович работал со многими режиссерами, в том числе с Наби Ганиевым, Диком Сабитовым, но свои лучшие фильмы он сделал вместе с Камилем Ярматовым. Мне довелось многие годы работать с Ярматовым, и каждый раз, когда Камиль Ярматович входил во вновь построенный павильон, он говорил одну и ту же фразу: “Где ты, Варшам Никитович?” Художники-постановщики не обижались, так как многие из них были учениками Варшама Еремяна, его друзьями и последователями.
Варшам Никитович открыл целую плеяду талантливых кинохудожников. Это Эммануил Калантаров, Валентин Сениченко, Евгений Пушин и многие другие. В создании фильма “Один из первых”, который снимался на студии “Узбекфильм”, принимали участие работники, которые помнили и любили Варшама Никитовича Еремяна. Операторы цеха комбинированных съемок Александр Морозов и Михаил Пономарев оставались после работы, чтобы снять на цветную пленку картины и эскизы к фильмам, сделанные Варшамом Еремяном. Они делали это бескорыстно, без какой-либо оплаты. Память и уважение к Варшаму Никитовичу навсегда остались в сердцах тех, кто его знал. Он создал свою школу, свою манеру работы художника в кино, подчеркивая, что хорошая работа художника-постановщика, это та, которая органично входит в драматургию и позволяет актерам чувствовать себя в построенной декорации раскованно и непринужденно.
“Нужно снимать актеров, а не декорации”, – говорил Варшам Никитович. Работники отдела декоративно-технических сооружений (ОДТС) знали, что Варшам Никитович не терпит никакой халтуры и будет заставлять переделывать любую погрешность. На студии слагались легенды о том, как Еремян принимал декорацию. За день до освоения он оставался на ночь в павильоне, рисовал кадры из эпизода, который должен был сниматься здесь. Для режиссера это был зарисованный сценарий, а для оператора – эскизы, на которых можно было видеть характер освещения и даже движение камеры, если Еремян предлагал снимать кадр с операторской тележки. Еремяновские наметки и зарисовки режиссеры обычно принимали, делая свои поправки. Это был союз творческих единомышленников. Варшам Никитович во время съемок всегда был на съемочной площадке. Он стоял рядом с режиссером. От его взгляда не ускользала малейшая неточность в освещении, реквизите, движении камеры, погрешности в гриме. Он был истинным художником-постановщиком, верным другом режиссера-постановщика. Работать с ним всегда было большой творческой радостью и удовольствием.
Камиль Ярматов рассказывал, что Варшам Никитович предложил перекрасить в черный цвет всю декорацию “дворцового зала”, где должна была сниматься сцена встречи Алишера Навои с его бывшим другом, правителем Хусейном, который погряз в пьяных оргиях и во время приступа белой горячки приказал казнить своего внука. Алишер Навои, одетый во все белое, в этом черном зале выглядел как спустившийся с небес пророк, и его слова о том, что он всю жизнь нес светильник перед слепым, приобретали новый, глубоко философский смысл. Фильмы, с которыми работал Варшам Еремян, всегда достоверны деталями быта, обстановки. Когда начиналась реконструкция Старого города в Ташкенте и сносились целые кварталы ветхого жилья, Варшам Никитович многие часы проводил на развалинах домов, собирая оставленные бывшими хозяевами, переселившимися в новые квартиры, старые посуду, домашнюю утварь, детали кухонь, дверные ручки, цепочки, замки, старые двери, окна, балки, почерневшие от времени и т.д. На складе ОДТС был уголок Еремяна, куда он привозил свои находки, которые находили свое применение при оформлении декораций к новым фильмам, обретая новую жизнь.
Народный художник Узбекистана, главный художник студии Варшам Еремян не боялся “черной работы”. Он помогал постановщикам замешивать глину, штукатурил стены, красил полы. Он учил молодых ребят трудной работе в кино, где нужно было владеть специальностями и строителей, и отделочников. Иногда требовалось создать в интерьере ощущение погрома и разбоя, а иногда – царской роскоши и покоя.
Художник учил молодых ребят становиться “киношниками”, говоря, что это не профессия, а призвание. Варшам Никитович мог простить все, кроме халтуры в работе, в любом деле, большом или малом. Удивительная, бесконечная доброта Варшама Еремяна сочеталась с принципиальной требовательностью к делу. Эти черты характера хорошо просматриваются и в его живописных картинах, добрых и принципиальных.
У Еремяна было много друзей. Об одном из них хочется рассказать особо. Речь пойдет об Исане Каримове, без которого невозможно представить киностудию “Узбекфильм” 1950-х – 1960-х гг. Его сверкающие глаза и обворожительная улыбка были “украшением” студии. Он не работал кинооператором, гримером, реквизитором, костюмером. Он не работал режиссером-постановщиком, но был “киношником”. “Киношником” в полном смысле этого слова.
Когда Исан Каримов появился на студии, не знал никто – он был здесь всегда. У него не было кинообразования, но он чувствовал кино каким-то особым чутьем. У Исана Каримова было только две оценки актерской, операторской, режиссерской работы. Первая оценка – “блеск”! А вторая выражалась словом, которого порядочная бумага не выдерживает… Обычно Исан Каримов работал вторым режиссером. Второй режиссер – это начальник штаба, организатор съемок. Работа трудная, а порой неблагодарная. Часто бывает непросто соединить воедино разные характеры актеров, режиссеров, операторов, а это так необходимо в процессе съемок. Исан Каримов справлялся с этим, и режиссеры-постановщики охотно брали его в группу.
Варшам Никитович уважал Исана Каримова за его профессионализм, необычайную внешность, за точные оценки, но больше всего за его бесконечную преданность. Исан Каримов, в свою очередь, боготворил Еремяна, восхищался его талантом и очень дорожил дружбой с ним. Во многих группах они работали вместе. Было у Исана Каримова еще одно призвание – он умел делать плов. Исановский плов, сваренный в чайхане! О вкусе этого кулинарного произведения не расскажешь словами – его надо попробовать. Люди, живущие в Узбекистане, знают, что плов, приготовленный в чайхане, отличается от плова, приготовленного дома. Правда, чем отличается, никто не знает, но… отличается.
Потому что – в чайхане! Чайхана в Узбекистане это не только место, где можно попить чай, это национальный клуб страны со своим уставом, формировавшимся веками. Законы чайханы не писаны, но они выполняются неукоснительно. Есть в чайхане завсегдатаи, есть место для почетных стариков… Чайхану, расположенную на берегу Комсомольского озера, недалеко от студии, любовно называли “Мостфильм”, потому что дорога к ней лежала через мост, перекинутый через реку-канал Анхор. На “Мостфильме” отмечались все события – общественные и личные, обсуждались готовые фильмы и сценарии фильмов еще не снятых, причем эти обсуждения были более искренними, чем на официальном худсовете, суждения были часто нелицеприятными, но правдивыми, потому что сама обстановка обязывала к правде. Варшам Никитович обожал чайхану, он был ее завсегдатаем. Если Еремяна не могли найти на студии, его находили в чайхане. Как у завсегдатая, у него было свое постоянное место, занимать которое чайханщик не разрешал никому.
Для Варшама Никитовича заваривали специальный сорт зеленого чая под номером “95″. Даже чайник для Еремяна был отдельный. Это была обычная картина: Варшам Никитович с пиалой в руке. Исана Каримова тоже хорошо знали в чайхане. Когда он готовил плов, вокруг него всегда собиралось много зрителей, потому что это было замечательное представление, это был театр одного актера, причем талантливого. Чайхана и исановский плов были счастливыми событиями в жизни. Но случилось, что место завсегдатая – Варшама Никитовича стало пустовать. Безжалостная буря свалила могучий дуб… Уход из жизни Варшама Еремяна был тяжелым ударом для всех, кто хоть раз встречался с ним. Прошло немного времени, не стало и Исана Каримова.
Долгое время никто не занимал место завсегдатая в чайхане. Чайханщик строго следил за этим. Потом ушел из жизни чайханщик. Место Еремяна занял новый завсегдатай… Так будет всегда, пока будут жить люди.
Нью-Йорк, 2009 г.
Мирон Пенсон (США)