Утраченное лучше всего искать летом. Все прочие времена года, как грехи, в Рай не пускают: дела, занятость, борьба за выживание. Только летом можно расслабиться, сделать остановку в пути. Только летом и можно о душе задуматься. В эпопее Пруста царит вечное лето. Несмотря на то, что писатель описывает самые разные состояния природы и погоды, в памяти остается цветущий сад, куст боярышника, пармские фиалки, короче, сплошной Клод Моне, сочный, солнечный.
В Центральной Азии, а во времена Усто Мумина – в Туркестане, летом, в самую жару, краски тускнеют, жухнут, “перегреваются” – все покрывается пыльной патиной. Весна и раннее лето – самое время для поисков утраченного. Есть уникальные “материальные” свидетельства того, что именно в это время года хорошо и много живописалось и делались успешные попытки “остановить мгновение”. “Сумасшедших” художников, которых “ранил” цвет неба этой, казалось бы, пустынной стороны, оказалось немало. Они прослыли чудаками, становились добровольными пленниками, дервишами и пророками нашего края и нашей культуры. Каждый из них оставил немало бесценных и внятных художественных посланий. Любопытно, что наследие и деяние их пересекаются во времени и пространстве, очевидно и очень настойчиво направляя наш взор и наши помыслы “по направлению к Туркестану” в поисках утраченного времени и в поисках непознанного “Я”.
Путь этот сегодня начинается на подступах к театру “Ильхом”. Узнаваемые лики известной композиции Усто Мумина “Радение с гранатом” видны издалека. Эта работа Усто, говоря сегодняшним языком, – очень кинематографична. В ней отображена большая поэтическая история в одиннадцати эпизодах – “кинокадрах”. Театр “Ильхом” предлагает свое прочтение, ведь картины Усто Мумина и его близких соплеменников составляют странный, щемящий душу лабиринт – путь познания.
Способ же был определен как Радение. Радение в кругу подлинных героев, персонажей, образов и прообразов Усто Мумина. И сам Мастер при этом, увы, посмертном, но не совсем обычном собрании присутствовал. Речь идет не только о его автопортретах; в “Гранатовом” павильоне все кружилось и играло: лица; взгляды; танцы; костюмы; весна; старость; радость; горечь; смерть. Все знакомо, все видено-перевидено в репродукциях. Однако все, как бы заново, при живом участии Мастера. Возможно, это и называется Реинкарнацией. Во всяком случае каждый раз, оказываясь перед его портретом, хотелось произнести: “Здравствуйте, Александр Васильевич!”
Под сенью… юношей в цвету.
Мир расцвел “Весной” Усто Мумина. Исчезнувшее, забытое, запретное возвращалось и захватывало победительно и властно. Понятно, что все это богатство где-то “отстаивалось”. Искусство Усто Мумина набирало силу и крепло, а сегодня мощно, пусть ненадолго, ворвалось в нашу жизнь, как и все настоящее, ценное или, точнее, – бесценное! Работы Усто хороши не только сами по себе. “Предмет” его искусства, – персонажи, его “модели” – были сами по себе уникальными носителями высокого искусства. Юноши – герои “боттичеллиевских” Весен в исполнении Усто преображались в азиатских “Беданавозов”, “Дутаристов” и др. Художник Александр Николаев, знавший до встречи с Азией русских авангардистов, традиции иконописных школ, будучи знатоком и поклонником работ мастеров Ренессанса, носил все эти богатства, как нам теперь кажется, с каким-то потаенным ожиданием некоего побудителя. Все дороги эстетических, творческих исканий сошлись в Туркестане. Пробуждение состоялось. А. Николаев поначалу явился случайным очевидцем завораживающего танца юношей. И это очень специфическое, редкое, уникальное, магическое искусство и его носители стали наполнять его работы живой горячей плотью и прохладным поэтическим дуновением. Живопись Усто сочетала в себе пленительную изысканность линий, нежность прозрачных “следов” сочных красок и эротическую наполненность гибких юношеских тел, их изящных поз и томных взглядов. Скрытые от глаз сады старого города, перепелиные бои, мальчики, кормящие из уст своих перепелов – такой же устойчивый мотив его произведений, как молодая женщина, кормящая грудью младенца в европейском изобразительном искусстве. Куст граната. Полуденная пустынность улочек. Сонное воркование горляшек…
В этот вечер Радения выставочный зал театра “Ильхом”, который оказался под “Созвездием Граната”, был красочной явью. Раем наяву. Зрительный зал, который находится в подвале, – по логике, думалось, окажется “адом”. Но, слава Богу, там оказались сны. “Сон – память, отправленная в свободное плаванье или падение, это дорожка из будущего в прошлое” (1). “Пламя, там обитающее, подобно первым людям – двуполое. Мужчина мгновение спустя предстает там в облике женщины” (2). Там – магическое пространство, где оживают страницы истории, лирические отступления, герои вымышленные и настоящие. Там – “зазеркалье” живописных созданий Мастера или их фантомные прообразы… Словом, погружаемся в пространство памяти.
Тайны сценографии от Бабура Исмаилова
Большой прямоугольный щит на вращающейся оси, установленный в центре сценической площадки, – неустойчив. Все время щелкают замки крепежа – выдвижных “окон”, потаенных “дверей”. События исторические, время художественное – все зыбко… Время движется непоступательно вперед – оно непредсказуемо меняет свой ритм и направление: то по кругу, то наперекосяк. Пустая сцена наполнена хроникой событий, биографиями судеб в масштабе полноценного романа. Все как на большом корабле перед штормом – тревожно, изменчиво…
Щит – ширма – экран – чачван – призрачен и темен, мерцающе прозрачен. Щит хранит много тайн и постепенно станет проявлять свою еще одну волшебную способность – красочно преображаться, загадочно заливаясь цветом. Поначалу – это просто знакомые картины известных художников. Но на страницах романа, где речь идет о снах и видениях, о саде Усто, холсты оживают: они пронизаны солнечными бликами, воздушными потоками света, деревья колышутся, перепелки бьют крылами, трепещут. И опять кружится голова – уже от живописи. Живая ткань картин, персонажи, “сходящие” с полотен, герои спектакля из “лирических” отступлений и сцен “эпических”. “Радения с гранатом” окунают нас в поразительное пространство – обретенного времени и мимолетного ощущения угаданного “Я”.
По жанру этот спектакль – историческая хроника. Но хроника эта скорее поэтическая. Документальная достоверность не предусмотрена. В рамки исторической хроники вписаны вымышленные воспоминания художника Александра Васильевича Нежданова, обретшего впоследствии псевдоним Усто Мумин. По масштабу охватываемых событий и манере изложения материала этот спектакль подобен роману, в нем есть и лирические отступления, и довольно обширная переписка персонажей спектакля (эпистолярный роман – Бяльцевой И. В. (артистка М. Турпищева) с полковником Бяльцевым В. П. (артист Б. Гафуров), благодаря которым Туркестан и Петербург обмениваются не только политическими новостями – они в спектакле весьма и весьма судьбоносные, но и известиями о новой постановке в Мариинке с участием Ф. Шаляпина или рассуждениями о “Черном квадрате” К. Малевича). Так, Лунный свет “Серебряного века” российской культурной жизни “бликует” в творчестве затерявшихся в далеком Туркестане русских художников и гастролирующих в этих краях российских актеров.
Искусство танца, художественное творчество (Ф. Шаляпин, К. Малевич,
В. Верещагин, К. Петров-Водкин), репродуцируемые живописные произведения П. Бенькова, А. Волкова, В. Верещагина, Усто Мумина, рассуждения о культурных традициях Востока и европейского искусства – все это занимает большую часть спектакля. Искусство – и есть главное “событие”, пронзительная суть этой драмы. Судьбы и трагедии героев спектакля так или иначе спровоцированы искусством – все они горят иногда в его адовом огне, иногда – в животворящем райском пламени. Словом, по географии и по историческому времени, и, что очень существенно, – по объему эстетической переклички “Восток – Запад”, по судьбам героев, которые пережили революцию, на сцене разворачивается большое эпическое представление. Оно и играется по законам “Эпического театра” Б. Брехта. Интеллектуальный, эпический театр Б. Брехта несмотря на мощный “лирический” заряд, в нашей памяти больше связан с черно-белыми, строгими, “сухими” постановками “Берлинер ансамбля”, с суровой грацией Елены Вайгель. Но годы спустя “голый” брехтовский прием в театре Марка Вайля расцвечен красками, украшен орнаментальной пластикой узоров и образов Усто Мумина.
Так, бравый полковник – Бяльцев В. П. (артист Б. Гафуров) – “настоящий мужчина” дворянин – благовоспитанный, образованный, хороший семьянин – проходит длинный путь внутренних и социальных “преображений”. Как все это играть в романном мелькании эпизодов? Борис Гафуров “держит ноту”, больше бравую. И изумление, и узнавание, и рассуждения, возникающие по поводу его пребывания в этой далекой окраине, – все носит несколько риторический характер военных сводок. Все в его жизни определено военным уставом, за пределами которого – чаще – оторопь! – “удивительная в этих краях жизнь”!
Сергей Звягинцев (артист И. Дудочкин) среди этой военной братии по-особому хорош. Если кто и поэт в этом полку, так это – С. Звягинцев. Он из тех, кто “заворожен” этим краем, его культурой, этой андрогинной магией танцующих юношей. Красота ранит человека, и эта боль, болезнь, в отличие от телесных ран, не залечивается. Звягинцев – двойствен. Он чувствует боль, но не спешит с нею расставаться, и, более того, она его тайно радует. Но пускаться в откровение, делиться своей болью с полковым окружением не смеет – засмеют, оскорбят, затопчут! Илья Дудочкин внешне держит выправку, бормочет уставные фразы, но его внутреннее состояние – состояние человека влюбленного, но под страхом смерти не смеющего назвать любимого.
Василий Скороухин (артист Г. Косихин) мудро простодушен, или простодушен оттого, что мудр. Природа его наделила сердечностью, душевностью и доброй лукавостью. Такие, как Василий, красят мир в теплые человеческие тона уже тем, что они есть. В спектакле есть персонаж, который “сам по себе”. Он сошел с картин Усто. Это мужчина, расписывающий стену гранатами (артист Ф. Холджигитов). Сдержанный и скрытный, недоступно гордый. У него своя тайна, своя правда, свое понимание красоты, свой неповторимый танец под рассыпающимся созвездием гранат. Роман таков, что многие линии судеб, облики персонажей революция “перетасовала”, как и “амплуа” актеров в театре. Вчерашние танцовщики к концу представления превратились в партийных боссов, в знаковые фигуры революционного периода – железнодорожных рабочих. Мир преобразился.
Зачарованная душа
Художник А. В. Нежданов “перезимовал” смену власти в крепостном каземате и остался самим собой. Правда, попытка привлечь художника на сторону новой власти, конечно же, была предпринята. В реальной жизни прототип А. В. Нежданова – А. Николаев – сотрудничества с советской властью избежать не мог. И этому немало подтверждений в его работах.
По спектаклю же, А. В. Нежданов будет активно привлекаться на сторону революции бывшей своей “моделью” – танцовщиком Каримом, преобразившимся в красного большевика. По правде говоря, с Художником не особенно церемонятся, но и он, будучи верен себе, “пассивно”, но умело сопротивляется. Нежданов дичится людей, пропадает в саду. Зачарованная душа, он становится свидетелем кардинальных перемен в мире, в людях, что его окружали, но сам он меняется только внешне, взрослеет, мужает и делится со всеми собственными заповедями.
Заповеди художника А. Николаева (Усто Мумина):
- Будь искренен.
- Никогда не довольствуйся малым – это удел нищих духом.
- Запретный плод сладок, смело срывай все запретные плоды.
- Учись любить себя. Вся трудность уменья любить себя в том, что эта трудность все время колеблется между самопожертвованием и эгоизмом. (Из рукописи А.В. Николаева).
Завороженный Александр Васильевич Нежданов – артист А. Пахомов. Роль у этого молодого актера театра “Ильхом” непростая. Ведь “наверху”, в гранатовом павильоне, – автопортреты художника А. Николаева (Усто Мумина). Конечно, А. Пахомов играет не совсем подлинную судьбу художника, однако псевдоним у них все же один: Усто Мумин. И живописные работы, красочно “цитирующиеся” в спектакле, – те же, что и собраны в выставочных залах. И “игра” от этих “зеркальных” перекличек становится затейливо просторной, вольной, а А. Пахомов в роли Нежданова – удивительно хорош.
Начало XX века, старый Ташкент, русский художник. Кто имел возможность в солнечный весенне-летний день прохаживаться по закоулкам старого города, тот на себе испытал все чувства, завороженно пересказываемые А. Пахомовым. Худенький, сухощавый, в холщовых просторных одеждах иноземец, будучи художником, живописцем, вольным по духу (вспомним о “серебряном веке”, русском авангарде, к числу художников которого Усто принадлежал непосредственно), был своим среди чужих. Он обнаружил в Туркестане то, чего не минует ни один настоящий художник. Он нашел свою любовь и через нее – свое “Я”. В поисках своей любви он обретал себя и сложился в уникального художника, Мастера – Усто. А. Пахомов играет умного, деликатного, внутренне свободного, любопытного и любознательного странника. Он все время помнит о том, что безымянный, стройный юноша, водивший его по переулкам города Самарканда, тронул его сердце, но сам растворился в призрачном мареве древнего города. И это – крест, и это – сад…
“И тронув, колыхни горячий мак
Тем ветром времени… и музыкой Артема Кима” …
Главы спектакля, посвященные музе Усто – танцовщику Алишеру и его собратьям, чайхане, где они обитают, большей частью протекают под прикрытьем “чачвана-паранжи”. Молодые люди, вернее, подростки – как “маки, проросшие из ступеней. От камня к солнцу”. У каждого из них своя коротенькая, но драматичная история. А в сценах, посвященных главным, но “теневым” героям, не так важны слова. Один, но емкий и содержательный пластический мотив, с которым зритель, пришедший на представление, сталкивается с потусторонними истинами, обращается к особым свойствам памяти, когда человек отчетливо начинает осознавать свою предыдущую, “забытую” жизнь. С этого момента, по крайней мере здешний зритель, “охнув”, погружается в миражи, становится соучастником Радения. Четверо юношей – актеров театра, последней, пятой студии выпуска, причесанные как баччи – косички из-под тюбетеек, обнаженные по пояс, в прозрачных шароварах. С ними – “приблудная” девчонка, выдающая себя за мальчишку. Все пятеро стоят “стеной” – бок о бок. Вытянутые руки скрещены высоко над головой. “Волнуясь”, то есть выгибая спину от бедра, покачивая станом, молодые люди под “потустороннюю” музыку времени, под придыхание Радения, словно в мираже, словно сам мираж, маленькими шагами движутся в пространстве танца. Исполнители этой длительной пластической реплики создают не сам танец, а его фантомный дух, его память, его полдень, его зенит. Эскиз и образ этого танца, созданные почти век спустя американским балетмейстером Дэвидом Руссивом и режиссерским видением Марка Вайля, производят эффект гениального прозрения, эффект волнующего и длительного “узнавания” и соучастия в этом мистическом кружении Времени.
У спектакля-романа есть эпилог, в котором пересказаны последующие события, вплоть до дней кончины главного героя.
Однако наше послесловие будет о другом. Во-первых, о том, как уже взрослые молодые люди сыграли образы танцовщиков-баччей, о существовании которых они вряд ли слыхали до поступления в школу-студию театра “Ильхом”. Молодые актеры Глеб Косихин, Константин Колесов, Саид Худайбергенов, Владимир Юдин, Джахонгир Шахобиддинов, Райхон Уласенова, Наргиз Абдуллаева не просто сыграли роли этих молодых людей, живших век назад. Не просто поработали над очередными ролями, но сделали что-то очень важное и для себя, и для тех, кто с помощью их созданий окунется в эту достаточно давнюю историю. Театр “Ильхом”, все создатели этого мемориального спектакля: Василий Юрьев, Бабур Исмаилов, Артем Ким, Девид Руссив, Марк Вайль и упомянутые выпускники студии, кажется, приняли участие в некоем важном историческом, нравственном деянии. Театр возвращает многим безымянным артистам и именитым людям их несправедливо забытое имя, жестоко поруганные честь и достоинство.
В свою очередь нам, благодарным зрителям, хочется сказать: честь Вам и хвала, господа артисты!
Литература
- Бавильский Д. Пруст: чудо памяти, или Типология сновидений//Новый берег, 2007, №15.
- Пруст М. Содом и Гоморра.
Камариддин Артыков