Цель данной статьи – выявить специфику национального и ее воздействие на формирование интерпретации произведения исполнителем на примере сочинения для балалайки и фортепиано молодой японской пианистки и композитора Хироми Яно. Инструментальную партию балалайки осуществил Дмитрий Наумов, муж Хироми Яно.
Хироми Яно – уроженка города Саппоро (остров Хоккайдо, Япония), окончила Токийское музыкальное училище «Тохо гакуэн», затем Московскую государственную консерваторию и аспирантуру Российской академии музыки им. Гнесиных.
Музыкальная культура Японии в Узбекистане пока недостаточно известна. Среди исполнявшихся у нас опусов можно назвать композицию К. Накаджима «Лесные люди», популярную мелодию «Золотая рыбка» в обработке для гиджака Шухрата Юлдашева, «Вариации на тему Паганини» Хироми Яно. С музыкой Японии узбекистанцы больше знакомы по кинофильмам «Женщина в песках», «Любовь в двадцать лет», «Ран» и «Бунт самураев: восставшие» (музыкальное сопровождение – выдающегося композитора Тору Такэмицу (1930–1996)), «Голый остров», «Легенда о Нараяме».
В годы независимости в нашей стране открылись новые возможности для изучения музыкальной эстетики и исполнительской культуры разных стран, в том числе Японии. Большую роль в этом играют дискография, Интернет и периодика, а также гастроли узбекистанских исполнителей в Стране восходящего солнца. Образ Японии, ее искусство, поэзия вызывают творческий отклик у композиторов Узбекистана, о чем свидетельствуют сочинения Р. Абдуллаева, Х. Рахимова, Ф. и Д. Янов-Яновских. Огромное уважение к японским исполнительским традициям внушило творчество блестящей плеяды таких японских пианистов, скрипачей, вокалистов, дирижеров, как Серджо Озава, Хидерато Судзуки (скрипка), Хирато Накамура (фортепиано), ансамбль «Ниппония» и др., благодаря которым совершился стремительный переворот в музыкальных категориях.
Много ценного в информационном, познавательном плане представляет Узбекско-Японский культурный центр людских ресурсов, где функционируют курсы икебаны, оригами, бон-одори (танцев), иероглифического письма, библиотека литературы на русском и японском языках; регулярно проводятся традиционные для японцев выставки – ко Дню детей, весны и пр. При содействии Центра в 2004 г. Узбекистан посетили исполнители на народных инструментах Ёнаху Тору (сансин) и Такахаси Тикудо (цугаро-сямисен). Осенью 2011 г. состоялся концерт неофольклорной японской музыки «Затаившийся дракон» в исполнении трио – Кадзиху Кунихиро, Нобуто Яманаки, Шигери Кицу.
Цикл пианистки Хироми Яно из 14 «Вариаций на тему Паганини», названия которых имеют программное значение, впервые был исполнен Иродой Рискиевой на дутаре в январе 2012 г. Произведение это – ценный материал не только для обогащения инструментального ансамблевого музицирования в Узбекистане новыми слуховыми ориентирами, но и – что, может быть, еще важнее, – для выявления и изучения оригинального этнослуха, этнопамяти, этномышления композитора.
В видении автора настоящей статьи композиционная структура цикла вариаций Хироми Яно предстает в образе своеобразной лестницы, ступени которой можно было бы назвать маконами (тюркск. «макон» – жилище, стоянка, страна). Маконы, или рубрикаты, данного произведения – это путь «вниз по лестнице, ведущей вверх». Попробую описать последовательно свое восприятие его:
1 – удивление тем, что в отличие от обычной практики, автор дает каждой из вариаций программные названия;
2 – ощущение «пестроты» и размаха их диапазона;
3 – очевидность знакомства автора с аналогичными опусами – вариациями на тему Паганини С. Рахманинова (для фортепиано с оркестром) и В. Лютославского (для двух фортепиано). Отсылка к национальным аллюзиям у С. Рахманинова достигается плавной и широкой распевностью с вкраплениями романсных интонаций, у С. Лютославского – через условно-типовые элементы мазурки;
4 – потрясение финальной вариацией – «Балалайка».
Структура цикла в целом, даже при первом знакомстве, с очевидностью подразделяется на две части: с 1 по 8 и с 10 по 14 (в 9-й вариации снова возникает тема Паганини). В первой части – плато – отдается дань почтения авторам, обессмертившим тему Паганини (мазурка; итальянский народный танец тарантелла). Во второй же части – и в этом, на мой взгляд, интрига цикла, – самобытный, очень сконцентрированный выпад: «Балалайка». Народный инструмент маленького размера представлен плотной массой аккордовой вертикали, отчаянной устремленностью, мощным оптимизмом, подлинной симфоничностью звучания – тем, что в привычном восприятии никак не сопрягалось с образом и семантикой балалайки. Удивительный по эффекту контраст с названием вариации создает ее образно-темповая определяющая – «Grandiоso». Это – уходящий вглубь символ. Все звучит ярко и свежо, напоминая аналогичный прием в «Болеро» Равеля. Вторая половина цикла решена композитором по принципу «от обратного». Если в первой части были именно варианты темы в различных ее преломлениях, то вторая часть – это арабески, «блики», словно некий подтекст, намек… Пять вариаций второй части цикла, с 10 по 14, – это как бы пять строк танка, одной из классических форм японской поэзии. Феерический и блестящий парад картин-образов: «Томление», «Полет», «Жадность»…
Две последние части – «Скрипка» и «Балалайка» – представляется возможным обозначить иными характеристиками: «Я» и «Социум». Быть может, это связано с тем, что скрипка по традиции связывается с великими исполнителями, в первую очередь с Паганини. Балалайка же при том, что были замечательные мастера игры на ней, в общественном сознании, как правило, остается «безымянным» народным инструментом. И в этом смысле она неожиданно сближается с определяющей установкой восточного искусства, которое, с его культом ценности преходящего мига, опирается на императив «не сотвори, но найди и открой». Открой для себя и другого; другой – это слушатель, открывший благодаря тебе данное мгновение и наслаждающийся им как художник.
Японское Зазеркалье
Макон № 1. «Лучи» японской ментальности
У японцев выработана особая реакция психики на природный катаклизм: не двигаться, осмотреться, внутренне собраться, принять решение. В цикле Хироми Яно «катаклизмом» выступает тема Паганини («Волнение» в вариации 1), влекущая за собой ожидание и затем, после вариации 9, – «Томление».
Во второй вариации – «Акцент» – следующие за ожиданием эффектные и динамичные поиски равновесия между фортепиано и партией балалайки отражают характерную для японцев чуткость к движению во всех его проявлениях, в том числе на космическом уровне.
Согласно буддийской религии, все в мире определяется законом двуединого начала – активного и пассивного. В этом противоречивом единстве – сущность жизни, ее диалектика. Модуль активного и пассивного проходит через весь ряд вариаций при типичном темповом соотношении Andante – Allegro.
Три «шума» Японии. Традиционно в сознании каждого народа существуют свои «шумы», имеющие некий особый смысл и отражающие определенные особенности национального восприятия. Для японцев – это тишина (безмолвие парков, горных вершин); звук воды (журчание ручья, шум прибоя или водопада); стук гэта (национальных деревянных сандалий в форме скамеечки). Первый из этих звуковых символов в сочинении Хироми Яно отчетливо воплощен в медленных вариациях и во временных отрезках между вариациями: сосредоточенность исполнителя и слушателя на параметрах тишины как «ожидания» способствует созданию ощущений, соответствующих авторскому замыслу.
Трудолюбие (условно воплощенное в стуке гэта), высокая духовная культура и сконцентрированная воля, необходимость постоянно противостоять натиску стихий, – все эти факторы сделали Японию великой державой.
Запертая от мира на два века в эпоху Такагава страна выработала чрезвычайно прочную национальную монолитность. Эта эстетическая идея соборности в концепции Хироми Яно нашла отражение в заключительной вариации – Grandioso.
Макон № 2. Мерило прекрасного
Саби, ваби, сибуй. Мерилом красоты у японцев выступают эти три понятия, уходящие корнями в религию синто. Саби – красота и естественность, для японцев эти понятия тождественны. Считается, что время выявляет сущность вещей. Очарование объекта – в приметах его возраста. «Саби» буквально – ржавчина, патина. Стало быть, обаяние старины, печать времени, следы рук, прикасавшихся к картине… Как элемент красоты саби воплощает связь между искусством и природой, а ваби – мост между искусством и повседневностью. Ваби – это красота обыденного, притягательность простоты.
Со временем слова «саби» и «ваби» стали употребляться слитно, превратившись в одно целое – «сибуй» – это красота простоты плюс красота естественности. Уточним, речь идет не о красоте вообще, а о красоте, присущей назначению предмета, а также материалу, из которого он сделан. Слушатель «Вариаций…» Хироми Яно получает удовольствие от красоты романтической музыки, естественности ее течения, отсутствия какой-либо «натяжки». Для исполнителя же этот музыкальный текст при его изучении предполагает визуально ясный и простой вид записи музыки.
Тайна японского искусства в том, чтобы вслушиваться в несказанное, любоваться невидимым. В этом – еще одна составляющая красоты: искусство намека, подтекста, прелесть недоговоренности (вариации «Полет», «Жадность»).
Чаще намекать, чем декларировать, – вот принцип японского искусства подтекста. Югэн – это красота, кроющаяся в глубине вещей, очарование недосказанности… Отсюда выражение, бытующее среди художников: «Пустые места на свитке исполнены большего смысла, нежели то, что начертала на нем кисть». Вспомните об этой установке, прослушивая цикл вариаций Хироми Яно…
Японцы в эстетическом отношении тяготеют к минимализму и малым формам: хайку и танка в поэзии, нецке в прикладном искусстве… Хайку – трехстрочное стихотворение, состоящее из одной фразы или поэтического образа, – при лаконичной, предельно сжатой форме вмещает в себя бездонный подтекст. Самобытность хайку в том, что воспеваемый поэтом образ дает толчок фантазии читателя, который может воспринять и прочувствовать этот образ по-своему. В «Вариациях…» Хироми Яно хайку как канон мышления проявляется пульсирующей вереницей аллюзий, благодаря которым система «произведение – исполнитель – слушатель» выстраивается по-новому: «произведение – исполнитель и слушатель как одно целое».
Похвала тени. Принцип «от обратного». «При виде предметов блестящих японцы испытывают какое-то беспокойство. Европейцы употребляют утварь из стекла, стали, никеля, начищают ее до блеска, мы же такого блеска не выносим. Я не хочу сказать этим, что мы не любим вообще ничего блестящего. Но мы действительно отдаем предпочтение тому, что имеет тень глубины, а не поверхностную ясность. Это тоже блеск, но с налетом лоска времени, или, говоря точнее, засаленности. Европейцы стремятся уничтожить всякий след засаленности, подвергая предмет жесткой чистке. Мы же, наоборот, стремимся бережно сохранить ее, возвести в некий эстетический принцип. Мы отдыхаем душой, живя в такого рода зданиях и среди таких предметов», – отмечает японский писатель ХХ в. Дзэнитиро Танидзаки. Эти слова помогают понять характеризующее цикл Хироми Яно тяготение к приглушенным, «пастельным» тонам, передающим звуковую перспективу глубины (в противовес ярким, открытым звукам).
Композитор, проводя тему Паганини, исходит не из пути вариаций С. Рахманинова и В. Лютославского, а «от обратного»: «ослабляет» форму вариаций, привнеся в них специфику национального мышления, и, как представляется, разворачивает их в направлении архитектоники сюиты, подойдя таким образом к некой «пограничной» черте, отделяющей жанр вариаций от сюиты. В этом – пафос произведения Хироми Яно.
Особый дар ассимиляции, присущий японцам, касается, как подметил В. Овчинников в «Ветке сакуры», форм жизни, но не ее содержания. Они охотно заимствуют материальную культуру, однако в области духовной для них характерна не подражательность, а, напротив, консерватизм, не восприимчивость, а замкнутость. Эту особенность японского менталитета Овчинников назвал «камнем на дне потока, дающим о себе знать по водоворотам».
В неповторимом своеобразном произведении японского композитора Хироми Яно цикле вариаций на тему Паганини, «выстроенном», быть может, как раз в месте такого «водоворота», – яркое выражение именно этого стратегического таланта, в высшей степени присущего ее народу.
Макон № 3. Образно-визуальный сюжет
Вместо заключения
Для постижения музыкального произведения, любого другого творения, идеи необходим соответствующий метод. Он прост и эффективен: включение идеи в контекст своей культуры, своего этномышления, национальной рефлексии. Эстетический «практицизм» – сильнейшая заявка японского искусства в современной культуре. Войдя через заповедную дверь в этот мир, погрузитесь в истинное наслаждение. За что мы вам очень благодарны – «аригато»…